Мраморное поместье - [27]

Я не помню, как сбросила свое платье и надела летний батистовый капот. Должно быть, мне было жарко.

Вот запела виолончель: «Я имени ее не знаю», и вошел Герман. Эрик, это он, как тебе хорошо в офицерском… Где я видела твое платье и, кажется, твое лицо? Я припоминаю: это у нас, в Мраморной комнате. Так это ты был, Эрик: я ведь тогда сразу почувствовала, что ты живой, но почему я не могла видеть твоего лица? Что мне мешало?

— Три карты, три карты, три карты…

Какие карты? Кто это говорит? Это ты, Анютка?

— Барышня, — шепчет Анютка, и мы с нею находимся в комнате Лизы, — барышня, сейчас придет ваш суженый, титулованный, я побегу…

— Зачем ты так говоришь, Анютка! Не уходи…

— Нет, вам не разойтись без встречи, — шепчет Анютка, тушит свечу и убегает.

Что это? Я, кажется, очнулась, ведь это моя комната освещена луной. Нет, скрипки торопятся, он сейчас придет.

Вот он. Он должен остановиться в дверях, потому что звук остановился и еще не отзвучал.

— Остановитесь, умоляю вас.

— Я не уйду, Эрик. Я не Лиза, я — Станка. Ты слышишь: оркестр волнуется, как море.

Дай умереть, тебя благословляя,

А не кляня!

Могу ли день прожить, когда чужая

Ты для меня?..

— Как ты чудно поешь, Эрик. Ты не умрешь, мы уйдем на юг с тобой… Слышишь, море шумит? Что нам может помешать?

— Три карты, три карты, три карты!..

— Не бойся: это Анютка. Анютка, зачем ты его пугаешь? Анютка, где ты? Где ты, Анютка?

— Я здесь, барышня, в другом мире.

Боже, как хорошо! Анютка сидит над самой водой на небольшой светло-серой красивой скале, сверху ровной, как стол. Берег моря и белая пена. Кругом уступы гор и много-много света. По берегу моря дорожка уходит куда-то далеко. Наконец-то я здесь!..

Анютка гадает на картах.

— Анютка, где же Эрик?

— А вот сейчас я скажу, барышня, — отвечает Анютка, бросая карты.

— Тройка… семерка… туз! Вот он, барышня, глядите.

Я смотрю на дорожку. Вот он идет. Какой красивый в форме, как он торопится. Это потому, что скрипки торопятся. Я слышу его шаги…

Я очнулась, мой бред прошел, но я слышу шаги в коридоре. Дверь отворяется. Он останавливается на пороге. Ведь я не грежу. Это он.

— Эрик!

Я боялась верить своей радости, но, поверив, бросилась и прижалась нему. Он подвел меня к окну на лунный свет и опять, как тогда, всматриваясь своими зачарованными глазами, своим странным, приковывающимся, напряженным взором, несколько раз спросил:

— Это ты, Станка?

— Я, я, Эрик. Я ждала тебя все эти дни.

Его руки скользили по моему телу, точно он хотел убедиться, что не призрак перед ним.

— Милый, как ты нашел меня?

Я потянулась к нему и положила руки на его плечи.

— Мне снился сон, тяжелый сон, Станка:

Мне снилось, стоял я над самою кручей,

Река мне казалась вся сталью,

А сверху огромные туча над тучей

Слоились свинцовой спиралью.

— Как ты красиво говоришь, Эрик. Ведь это стихи. Но почему ты такой бледный, измученный?..

Но он не отвечал мне, а продолжал медленно, не глядя на меня, точно разговаривая сам с собой и припоминая:

Был вечер осенний, как сказка, прекрасный,

Янтарный кругом у кургана.

И только закат, словно зарево, красный

В лохмотьях был страшный, как рана…

И галки летели… Летели с заката,

И в дали, пока приближались

На ране кровавой небесного ската,

Казалось, как черви толкались…

Выражение напряженного отвращения было у него на лице.

И вот подлетели и стали вулканом,

Как черные камни, взлетать над курганом,

И черные круги сжимали все ближе,

И, с криком взлетая, все падали ниже…

Он схватил меня за руку и с испугом оглянулся, точно видел еще стаю галок вокруг нас. Сердце у меня сжалось, потому что опять я слишком ясно почувствовала в нем что-то больное и жалкое. Он продолжал шепотом, точно хотел хорошо выяснить мне свои ощущения:

И было мне страшно… И взмахами палки

Я стал отгонять их, но злобные галки

Вступили со мной в безобразную битву…

В смятенье хотел я припомнить молитву

И крикнул: «Чего же вам надо?..»

Эрик нагнулся ко мне и, видимо, очень взволнованный, озирался и говорил быстро:

И тут-то всей тучей.

Огромной и начерным кругом кипучей,

Все бросились, сжали живые спирали.

Удары посыпались сталью кривой…

Он с ужасом отчеканил это выражение.

И ярые, жадные птицы кричали:

«Нам падали — крови гнилой!

Мертвых готовим для мертвого мира.

Бейте удар на удар,

Сердце гнилое для нашего пира.

Сердце нам, мертвый фигляр!»

И сердце искали кривыми крючками!..

Эрик стоял посреди комнаты, в ужасе заломив руки и закрывая ими глаза.

Срывали одежду и били крылами,

И когти сжимались, подобно пружине:

«Нам падали, крови твоей!»

И стаей, всей стаей тащили к стремнине,

Чтоб свергнуть на груды камней!..

И в пытке хотел я разбиться на камне,

И смерть преднеслась, как приманка…

На память в тот миг, ты явилась одна мне

И слово последнее — Станка!..

Я крикнул, и смолкло: твой голос раздался;

Завидя тебя у кургана,

Все галки умчались, и только остался

Закат, словно рваная рана…

При этом он подошел ко мне и смотрел на меня с изумленным и просветленным лицом, точно действительно я только что избавила его от смертельной опасности.

Ты шла с хризантемами тихой долиной,

Змеистой тропинкой, янтарной лощиной…

Эрик поднял мое лицо за подбородок и, притягивая меня к себе, говорил, пристально и нежно всматриваясь в мои глаза своим странным взглядом: