Мрачная комедия - [5]

Была половина четвертого.

Мистер Куэйл, профессия которого была совершенно уникальна и которому только что исполнилось пятьдесят лет, и он начал лысеть, сидел за письменным столом в своем кабинете в офисе Международной холодильной компании на Пэлл-Мэлл и размышлял о том, что жизнь просто трагически смешна, как и в годы войны. «Если бы даже, — думал он, — трагедии были не столь часты, результаты были почти такими же и даже, возможно, более серьезными, потому что в мирное время жизнь считается, по какой-то странной и необъяснимой причине, более ценной, чем во время войны».

Это заблуждение — по крайней мере мистер Куэйл считал это заблуждением, — скорее, мешало ему в его довольно необычном деле — деле, которое было связано с жизнями многих людей, а частенько и с исчезновением с лица земли отдельных личностей.

Перед ним на столе лежали два списка имен — длинный и короткий. В длинном были представлены сотрудники организации Куэйла, погибшие и пропавшие во время войны. В коротком имена тех, кто «исчез» уже после войны.

Телефон на столе зазвонил. Он взял трубку. Нежный голосок произнес:

— Мистер Куэйл, на улице стоят четыре грузовика для мебели из транспортной конторы. Кажется, они думают, что мы собираемся переезжать.

— Они совершенно правы, Мира. Мы уезжаем. Передай ответственному за это сотруднику, чтобы они начали убирать помещения в пять тридцать. Грузовики должны быть загружены к шести. Затем они поедут на Голден-сквер и остановятся на западной стороне площади. Старший из транспортной конторы встретит их там с новыми водителями для каждой машины. Он получит инструкции.

— Понятно, мистер Куэйл, — ответила Мира.

— Где сейчас находится Эрнест Гелвада? — спросил Куэйл.

— Дома. Я звонила ему сегодня утром и сказала, что, возможно, позвоню еще.

— Велите ему быть здесь в четверть пятого, — сказал Куэйл и повесил трубку.

Он взял в руки длинный список. За именами он видел живые лица людей.

Вот Эверсли — молодой человек, любящий музыку. Эверсли оказался неудачником. Он проработал недолго. Нацисты взяли его в 1944. Но в каком-то смысле ему повезло: его сразу застрелили. И была миссис Гвендолайн Эрминз — пухленькая женщина с хорошей фигурой, прекрасно говорящая на немецком и очень похожая на типично немецкую женщину. Она была такой хорошенькой и нежной.

Куэйл слышал, что миссис Эрминз не удалось умереть легко и быстро. Немцы очень жестоко обошлись с ней. И была умная француженка Маурика. Ее схватили в Париже и провели через все пытки, и она сказала много — у каждого свой предел прочности, — в результате чего немцы вышли на Майклсона и Дюбора. Он также потерял их. Это были хорошие агенты.

Он вытащил зажигалку и поджег длинный список, наблюдая, как серый пепел оседает в стеклянной пепельнице. Вот и все. Куэйл вздохнул. Ему было очень жаль, что все эти люди — многие из них очень хорошие люди — должны были вот так закончить жизнь.

Затем он взял короткий список и внимательно прочитал. Сжег и его и бросил пепел в пепельницу. Короткий список нравился ему еще меньше. Если в длинном были отражены судьбы войны, то короткий был совершенно иной.

Мистер Куэйл задумался, что же ему делать со всем этим? Он мысленно начал выстраивать шахматное поле. Но шахматными фигурами были не короли и королевы, слоны, ладьи и пешки. Фигуры были живыми людьми со своими именами. Он выстраивал новую структуру для следующей игры, подбирая своих людей по памяти, прикидывая, что должно еще произойти вследствие того, что уже произошло.

Работая над различными теоретическими положениями, прокручивая новые комбинации идей, он всегда учитывал ситуацию, которая уже сложилась и которую не стоит доводить до критической точки. Ситуация, которая уже достигла этой критической точки, была та, в которой опустившийся пьяный Филиппе Гареннс занимался поиском прокола в автомобильной камере в маленьком и ветхом гараже в устье Сант-Брие.

Существовал еще один человек, который должен был действовать в маленькой шахматной партии, задуманной Куэйлом. Человек, который был достаточно умен и достаточно простодушен, чтобы действовать должным образом.

Этим человеком был Гелвада. Эрнест Гелвада — иначе известный как Эрни — человек, которого во время войны называли Вольным бельгийцем и который, по своей службе, был теперь англичанином. Гелвада, который казался таким счастливым и чье сердце было полно ненависти к нацистам… Ненависти, которая иногда выплескивалась из него с результатом, прямо противоположным его жесткой линии.

«У Гелвады, — думал Куэйл, — достаточно ненависти, чтобы быть совершенно безжалостным в случае необходимости; достаточно ума, чтобы быть беспринципным, когда ситуация того требовала; достаточно мужества и еще раз мужества, чтобы притворяться, по крайней мере притворяться, если не на самом деле чувствовать определенную слабость, когда речь шла о женщине, привлекательной женщине, и если слабость не мешала — или, казалось, не мешала — непосредственному делу».

Предмет размышлений мистера Куэйла повернул с освещенной солнцем Пикадилли на Сент-Джеймс-стрит. Гелвада был невысок и хорошо одет. Его костюмы, сделанные высококлассными портными, часто можно было видеть в витринах модных магазинов, на которые никто — за исключением Гелвады — обычно не обращает внимания. Лицо у него было круглым, и он производил впечатление благодушного человека, впечатление, дававшее неверное представление о ее характере. В глубине души он не был особенно счастлив. Во время войны он жил в атмосфере столь необычной, столь быстро меняющейся даже для него, столь опасной, что мирная разрядка — даже если эта разрядка и не была совсем полной, как хотели бы многие, — для него была скучной.