Можно любить и лысых - [11]

Он бледнеет, потом желтеет, синеет и, наконец, зеленеет.

— Ты меня оскорбляешь! — кричит он.

— Неправда, Жорж, я даю дружеский совет.

На столе загорается маленький будильник. На нем появляется надпись:

«Постарайся выставить этого дурака. Все остальное сделаю я».

Славный Старик. Все-таки его хитроумный «стаж» на что-то годен.

Я встаю с видом проголодавшегося тигра.

— Послушай, Жорж. Я не отдал бы лучшие годы своей жизни работе в полиции для того, чтобы потом меня обвиняли в убийстве. А если бы это произошло, то я вряд ли поступил бы так глупо, как обрисовал этот аноним. Во всяком случае, я не заслуживаю того, чтобы меня обвинял мой бывший коллега. Итак, либо арестовывай меня, либо выметайся отсюда.

Бомашэ встает.

— Я отправляюсь на Кэ за официальным постановлением на твой арест.

— Сомневаюсь, что кто-то даст тебе его при таких сомнительных обстоятельствах.

Оба копа устремляются к двери и сталкиваются в ней.

Едва они уходят, как звонит внутренний телефон, и сладкий голос Старика спрашивает меня:

— А в сущности, в чем дело, Сан-Антонио?

— Только в том, чтобы помешать мне защищать с 00 часов сегодняшней ночи шкуру Кристиана Бордо, месье. Кто-то решил, во что бы то ни стало, не допускать меня до артиста.

Ладно, начинаем…

В одиннадцать часов вечера две тени, похожие на цифру 10, появляются у мраморного подъезда дома Кри-Кри. На единицу похож я, на ноль смахивает Берю, что, впрочем, не мешает нам быть одним целым.

Та же субретка — блондиночка с прелестной волнующей фигуркой открывает нам дверь, улыбается мне и бросает недоуменный взгляд на грязную фигуру за моей спиной. Она провожает нас в ливинг-рум.

На этот раз, здесь четыре личности, вместо трех: те же, что и раньше и… мышка, которую, чтобы не заработать инфаркт, надо описывать постепенно, показывая ее фотографии сначала в детском возрасте, затем в юношеском, и только потом можно взглянуть на нее пристально.

Боже мой! Как очаровательна эта женщина! Трудно даже представить, что она была рождена простой смертной. Скорее, это — искусство Севра и Гобелена, настолько безукоризненны были и есть ее формы, черты лица, краски. Словом, непонятно, на что смотреть в первую очередь. Ноги — идеальные! Лицо — сказочное! Не хватает слов, чтобы все описать. Девушка кажется нереальной — настолько она совершенна. У нее нет недостатков: зелено-голубые глаза… бархатистая кожа… руки, носик, ротик, живот, бедра, попка, груди…

Кажется, все, не забыл ничего. Ах, нет! Еще лучезарная улыбка, взгляд, нежный голос и… и… все остальное.

Светлая шатенка с рыжеватым отливом. Необыкновенно идущая ей прическа. Ротик свеж, как бутон цветка. Совершенная грация! Мне бы хотелось смотреть на ее попку вечно — такая она божественная, и когда она стоит, и когда она лежит. Ах, как она хороша! Неестественно хороша! Я влюбился в нее сразу, как мальчишка. Кроме шуток. Потому что она — фантазия, она — богиня! И как я мог жить, не зная о ее существовании? Почему у нее есть друзья, знакомые и, может быть, любовники?

Мы идем вперед, как гладиаторы. Подобно Христофору Колумбу, впервые вступившему на американскую землю. Как первые христиане на арене Колизея. Мы подходим к ней, ощущая тепло ее тела, торопимся придать себе бравый вид, выпячивая грудь и маршируя, как воины Александра Завоевателя.

Да, мы приближаемся к ней, как паломники к Мекке.

Я невнятно бормочу:

— Госпожа Бордо?

Вмешивается Кристиан:

— Ваше предположение неверно. Это — моя приятельница, знакомая.

Приятельница! Да я бы сделал из нее королеву, императрицу, даже женился бы на ней. Такое совершенство человеческого тела, такое достижение эволюции со времен сотворения мира! Джоконда, Мадонна Рафаэля! Ах, меня убил этот артист, настолько она благородна, изящна, грациозна. После нее все женщины кажутся коровами.

— Ее зовут Элеонора, — добавляет артист.

Я кланяюсь.

Как мне хочется стать ее знакомым.

Фигура Элеоноры гипнотизирует. Она одета в домашнее шелковое платье цвета само, с темно-синим греческим рисунком.

Ее рука тянется ко мне для поцелуя. Как обычно.

Я касаюсь своими недостойными губами ее нежной ручки, передавая в поцелуе все свое восхищение и вожделение. О, как бы я хотел овладеть ее телом!

И случается чудо! Легкое содрогание ее пальчиков в моей ладони сообщает мне что от нее не укрылось мое желание.

Роберт Поташ кланяется мне очень низко. Его физиономия выражает мольбу не говорить о его визите в агентство. Я успокаиваю его открытой и дружеской улыбкой.

Самым поразительным является то, что человек, жизнь которого мы явились оберегать, ничем не проявляет своих чувств. Трудно решить, доволен ли он нашим появлением, успокоило оно его или, наоборот, не приятно ему.

Кристиан Бордо начинает гадать на картах, раскладывая их на столике в стиле Людовика ХIII. Черных мастей больше. Берю, знакомый с карточными тайнами, тут же склоняется над ними.

— Да, радоваться нечему, и хвост трубой поднимать не стоит, — заявляет он. — Ничего хорошего раскладка вам не обещает, господин Бордо. У вас чего-то не клеится с дамочкой больших претензий, и какие-то два шалопая пытаются напакостить вам.

Хозяин дома поднимает на моего помощника недоуменный взгляд, его лицо искажает гримаса.