Можете звать меня Татьяной - [4]

На следующий день Евгений встретил Таню у дверей аудитории перед занятием. Сказал, что придет к ней завтра днем. Все расписания занятий Вячеслава и Тани – вот, пожалуйста, у него. Если Таня Евгений не примет, он начнет звонить. Пусть выглядывают изо всех дверей молодые кооперативные матери. Таня Евгения приняла, и не единожды. И чем нахальнее становился Евгений Любкин, тем необъяснимо крепче жалась к нему несчастная девочка. Ну, так что же впереди? В третий раз разразилась гроза. Разъяренное небо раскалывалось пополам. Таня шестым чувством уловила угрозу. Муж, поменявшись часами с другим лектором, отпирал дверь. Спокойно подождал, отвернувшись, пока оденутся. Заговорил тихо, чтоб не разбудить спящих среди дня сыновей. Приговор был мягким. Он оставляет квартиру Тане с Евгением. Первичный, основной взнос сделан. Остальное, рассрочку, пусть они тянут сами. Алименты Вячеслав будет платить на обоих сыновей, но видеть их пока не хочет. Подразумевалось: до тех пор, как случайно слюбившиеся разойдутся. С тем собрался и ушел.

И стала Таня прибегать на занятия с расцарапанным в кровь лицом. Чтоб мужик царапался – это надо поискать. Няньке платить стало нечем. Мальчиков отдали в ясли. У Тани начались бюллетени. Бегала по урокам, когда только могла. Евгений посидел с детьми разок и отвез их, кашляющих, к своей матери. Та уж пошла на пенсию. Потом Таня возила – на троллейбусе. На такси не наскребалось. Андрейка спрашивал: «Почему троллейбус такой глинный?» В его голове перемешалось: «Неглинная улица… недлинная улица». Троллейбус и вправду был длинный – с поворотной площадкой. А мать Евгения Любкина оказалась женщиной крупной и сердитой, как сторожихи скверов из Таниного детства.

Евгений обнародовал свой план. Будем жениться, ты меня пропишешь. Только сперва роди мне ребенка. «Но ты же… ты же говорил, что Павлик твой…» - «Я не уверен». (А коли не уверен, зачем мужа с женой разлучал, Ванька-ключник, злой разлучник? Жили б они на Вернадского, детей растили. Стерпится-слюбится. Кой черт тебя за язык тянул, скажи на милость?) Таня и родила б ему. То-то увязла бы в бедах. Но, по счастью, не получалось. Евгений стал пропадать из дому, как раньше Вячеслав. В один прекрасный день объявил, что подруга его беременна. Какая подруга? – Марина. А ты думала, ты одна на свете? И весенний первый гром скатился с ясного неба. Это уж как повелось, так и ведется.

Свалил Евгений. А развод с Вячеславом уж был оформлен. Осталась Таня одна как перст, не считая двоих младенцев. Вячеслав же скорехонько женился на мадьярке, и шасть в Венгрию. Таня ему разрешенье на выезд подписала. Евгению Таниных несчастий всё было мало. Он не только что ославил Таню по университету, но добрался до ее родителей. Те выслушали с сердечным сокрушеньем, но ничего в помощь дочери не предприняли. Явился Евгений на всякий случай и к старшим Проталиным. Однако тут его сразу спустили с лестницы. Ну зачем Евгению понадобилось топить девчонку? чтоб оправдаться перед людьми? или перед самим собой? Стали все обходить Таню стороной. Не вляпаться бы в ее беды. И потянула хрупкая Таня двоих детей да трехкомнатный кооператив. Ничего, тянет-потянет, авось вытянет. Вытянулись березки та рябинки во дворе. Уж и дети пешком под стол не ходили. Таня всё таскала их как котят в музеи, в консерваторию. Снимала с них валенки – гардеробщики ворчали* «Ты, дочка, точно к деду в гости приехала». А на Таню припала нервная болезнь. Подходя к советскому прилавку, репетировала про себя: двести грамм диетической колбасы… двести грамм диетической.

Ну, а полегче-то будет? Что-то уж совсем жалко ее становится. Конечно, будет. Не всё ей мучиться. Профессор-астроном, к которому Таня в аспирантские времена ходила на спецкурс, заприметил ее в вестибюле, помахал рукой. Поздоровалась, заикаясь. Худая, глаза ввалились – в чем душа. Сжалился, взял ее к себе и.о. старшего научного сотрудника в ГАИШ – астрономический институт имени Штейнберга. Еще дал ей преподаванье на астрономическом отделении, тогда уже физфака. Доколе астрономия была наукой умозрительной – числилась на мехмате. Ставши экспериментальной, перешла к физфаку. От радости у Тани сразу прошло заиканье. Ходила по коридорам ГАИШа, смотрела через цветущие на подоконниках гераньки в диковинный сад. Яблоки сыпались на асфальт, хорошие сортовые яблоки – а Таня давно уж ела за детьми одни шкурки. Люди были немного странноватые. Вестимо дело: звездочеты. Тане в самый раз – она сама не лучше. Взберется, легконогая, по винтовой лестнице на крышу ГАИШа (как бы его не переименовали теперь в ГИБДДеш). Со стороны главного здания МГУ прожектора подсвечивают ночные облака. Вот и купол с телескопом. Дежурный разрешает посмотреть в небо. К Тане на Вернадского теперь частенько залетает с ночевкой ее легкокрылая мать. В такие дни Таня подолгу околачивается в ГАИШе.

Директор ГАИШа сочиняет и охотно исполняет авторские песни. Оттого в ГАИШе что ни вечер, то дым коромыслом. В фойе перед актовым залом кто-то играет на скрипке. В сорок восьмой аудитории, где на стенах светящиеся изображения галактик – пивной фестиваль с душещипательными советскими песнями. В двадцать шестой – сборище поэтов. Читают кто во что горазд. Таня медленно оттаивает. Сыновья под сильным влиянием Таниной матери стали эльфами. Бездонный взгляд, загадочная улыбка. Таня приносит им из библиотеки ГАИШа старинные звездные атласы с античными фигурами, в кои вписаны созвездья. Летними ночами в окна Таниной квартиры с попутным ветерком со стороны Кунцева и Немчиновки залетают феи. Сменяют Танину мать, поддерживая в мальчиках проявившееся эльфическое .начало. Таней очарованы ее студенты, она же очарована астрофизикой. Тане тридцать, она готовит раннюю докторскую. А провожает ее домой с Университетского проспекта восемнадцатилетний юноша. Ему позволено нести Танину сумку с книгами. Здесь всё начинается с другого конца, не так, как складывалось до сих пор. Тане сейчас самой восемнадцать, как ни крути.