Можайский-3: Саевич и другие - [77]

.

Неудивительно, что это открытие вызвало настоящий фурор, чтобы не сказать — потрясение!

Саевич — воистину герой момента — явственно наслаждался произведенным впечатлением. Это была хорошая месть за то, что еще несколько минут назад мы — стоявшие теперь с открытыми ртами и выпученными глазами — сочли его сумасшедшим или, как минимум, полупомешанным!

— Невероятно! — снова Инихов. — А Кальберг-то, оказывается, не только умен, но и чертовски прозорлив! Неужели узнал, что дактилоскопия станет обязательной? Неужели решил подготовиться?

— Вряд ли, — перестав щуриться, покачал головой Можайский, в полную силу сверкая страшной улыбкой своих глаз. — Тут дело в другом. Готов об заклад побиться. Иначе зачем бы ему для первых экспериментов понадобился труп именно Гольнбека? Фотографический фокус с изменением линий можно было провести на любом теле!

— Гм… Саевич?

Но Григорий Александрович только пожал плечами:

— Я рассказал то, что знаю. А вот зачем… Могу добавить только, что барон отобрал из готовых карточек несколько и забрал их себе. Тогда я не придал этому значения, тем более, что моя голова работала только в одном направлении — все мои мысли крутились вокруг допущенных при съемке ошибок: как вольных, так и невольных, то есть — зависевших от неверных предварительных расчетов.

Чулицкий и Можайский задумались, глядя друг на друга, но друг друга не видя. Сколько могло продолжаться это «стояние» — неизвестно, но вдруг его нарушил Инихов. Сергей Ильич хлопнул себя по лбу ладонью и сказал:

— Подождите… если не ошибаюсь, в те же примерно дни произошло ограбление с убийством в доме какого-то аптекаря… как бишь его… из головы вылетело! Но точно помню, что было у нас такое дельце…

Чулицкий и Можайский отреагировали одновременно:

— Да, на се…

— …линии…

— Вель его фамилия!

Я вскинул руки:

— Господа, господа! Кто-нибудь один, пожалуйста: я ведь записываю, что могу!

Чулицкий и Можайский переглянулись:

— Говори ты.

Можайский кивнул и заговорил:

— Ты должен это помнить, Никита. Ограбили аптеку на седьмой линии, как раз на моем участке. Но ограбили — это бы ладно. Хуже то, что убили припозднившегося фармацевта: не владельца, профессора Веля, а одного из работников. Заведение большое, дом занимает собственный, помимо аптеки в нем еще и производство, и лаборатория, и библиотека с подборкой книг по фармации, и даже институт органотерапевтики. Почти триста человек служащих и рабочих! Ну, вспомнил?

Теперь уже я хлопнул себя ладонью по лбу:

— Да, верно! Громкое было дело… — и тут же запнулся, впав в недоумение. — Но позвольте: какая между этими событиями связь?

Инихов:

— Самая прямая, Сушкин, самая прямая!

— Не понимаю.

Чулицкий:

— Убийцу мы… ладно-ладно, — тут же поправился он, — ты, Можайский…

Можайский усмехнулся.

— … убийцу выследили и поймали. Но что именно натолкнуло на его след?

Я подскочил:

— Действительно! Отпечаток!

— Именно. Убийца влез ладонью в лужу крови, а затем оперся на лабораторный стол с эмалированной поверхностью, на которой отпечаток высох и сохранился очень четко.

Я побледнел:

— Прокурор был очень убедительным. Присяжные вынесли обвинительный приговор.

— Да: человек пошел на каторгу.

Инихов:

— Мы не того поймали, господа! — и окутался клубами сигарного дыма.

— Карточки! — воскликнул Можайский. — Где карточки?

После секундного замешательства фотографические карточки Саевича были найдены. Можайский начал их перебирать — быстро, решительно. Однако нужные не находились.

— Да где же они, черт бы их побрал? А! Вот! — Можайский протянул Чулицкому одну, а Инихову другую карточки. — Ну! Похоже?

Оба сыщика пристальными взглядами воззрились на фотографии.

— Гм… — пробормотал Чулицкий.

— М-да… — как эхо отозвался Инихов.

Можайский:

— Ну?

— Несомненное сходство! Тот же шрам через верхнюю треть ладони. Та же полурассеченная линия жизни…

Можайский подскочил к дивану, на котором спал доктор, и принялся — без всякой пощады — трясти Михаила Георгиевича:

— Шонин! Шонин! — кричал «наш князь», от хватки за плечи перейдя к пощечинам. — Очнитесь!

Но его усилия оказались напрасными: доктор спал, как убитый. Ни тряска, ни удары по лицу не разбудили Михаила Георгиевича. Тогда в процесс «экзекуции» вмешался я, остановив Можайского и просто спросив:

— Что ты хочешь от него узнать?

— Чем травили родственников погибших на пожарах! Он должен был встретиться со своими коллегами и…

— Он всё узнал, — перебил я Можайского. — Перед тем как… э… улечься… еще когда он только пришел… помнишь, он еще стихами постоянно шпарил…

— Ну?

— Он рассказал мне вкратце о своих открытиях. Вот… — я полистал памятную книжку. — Наиболее вероятно, что ядом послужила смесь[159]…

Тогда Можайский выхватил у меня книжку и бросился к телефону:

— Уже поздно, но я попробую… Барышня, — закричал он в трубку, — тридцать семь — десять! Срочно!

Телефонистка быстро установила соединение, и, несмотря на действительно уж очень поздний час, трубку на том конце провода сняли почти без промедления.

— Василия Александровича!.. С кем я говорю? Ах, это вы, Фридрих Карлович… Можайский… Нет-нет: вы тоже можете мне помочь. Скажите: в вашей лаборатории занимаются с… минуту… — Можайский прочитал название. — Вот как?