Можайский-3: Саевич и другие - [75]
На губах Саевича вновь появилась безумная полуулыбка. И это, возможно, спасло его от расправы: уже сделавший было шаг вперед Любимов едва успел занести для пощечины руку и тут же отпрянул. Отведя взгляд куда-то в сторону, он только что пробормотал:
«Сумасшедший!»
И отвернулся совсем.
Меня, признаюсь, тоже передернуло: настолько тягостное впечатление произвели на меня слова Саевича. И если за пару минут до этого я решил, что все-таки фотограф вряд ли совсем уж болен головой, то теперь утвердился в противоположном мнении.
— L’imbécile! — пробормотал я, тоже отвернувшись.
— Une année s'est à peine écoulée, donc: vous voila compris[146]! — Кирилов.
— J'etais dans l'espoir que ce n'etait pas si[147]…
— Да вы — оптимист!
Саевич, прислушиваясь к нашему с брандмайором бормотанию, подобрался к нам под спины и вытянул шею:
— Осуждаете? — спросил он настолько неожиданно для нас, что мы едва не подскочили до самого потолка.
Кирилов резко повернулся:
— Милостивый государь! С ума вы что ли сошли — так подкрадываться к людям?
Я захохотал: интересная коллизия получилась! Только что мы оба — полковник и я — сошлись во мнении, что Саевич безумен, и вот вам пожалуйста: Митрофан Андреевич спрашивает у безумца, в уме ли он!
Кирилов и сам понял, насколько — пусть и невольно — смешно он выразился и тоже засмеялся.
Саевич смотрел на нас в полном недоумении.
— Что с вами, господа? — спросил он наконец.
— Ничего, пустяки, — ответил я, утирая слезы. — Невольный каламбур получился… прошу прощения!
Я бросился прочь — подальше от Саевича и его недоумевавшей физиономии. Убежать, однако, куда-то слишком далеко в гостиной не было возможности, поэтому я, стремительно перебежав через нее, укрылся за пустовавшим креслом его сиятельства. Там я оказался в компании Ивана Пантелеймоновича, который не замедлил прокомментировать мое постыдное бегство:
— Зол язычок — беги со всех ног!
Прозвучало это двусмысленно, но я не стал уточнять, что именно Иван Пантелеймонович имел в виду: необходимость бегства от злоречия или необходимость иметь быстрые ноги злоречивому! Впрочем, Иван Пантелеймонович и сам не преминул дать комментарий на комментарий:
— Мудрыми были наши старики.
— В каком смысле?
— В том самом, — Иван Пантелеймонович провел ладонью по своей лысой голове, по лицу, по бороде. — Однажды я, ваше благородие, — мальцом еще, в деревне нашей — слышал, как дед пенял другому деду: «Что же ты, Парамон, егоришь этого Богом обиженного?» А был у нас, нужно сказать, чудак один: совсем свихнулся после того, как его на конюшне выпороли…
— Да полно тебе, Иван Пантелеймонович! — перебил я можайского кучера. — Кто же кого на конюшнях порет? Салтычих[148] давно уже и в помине нет!
Иван Пантелеймонович посмотрел на меня с укоризной:
— Много вы понимаете, вашбродь! Правду сказать, ничегошеньки не понимаете!
— Я?
— А то кто же?
Моя репортерская гордость была уязвлена самым жестоким образом:
— Ты, Иван Пантелеймонович, ври да не завирайся! Я, между прочим, самый пронырливый репортер эпохи[149]!
— Карась вы самый вероимчивый, вашбродь, а не репортер пронырливый. Дальше города видеть ничего не видите. А покажи вам кто, то и тогда: мушку из ниток проглотите, а червяка мимо рта пронесете!
Я растерялся: он это серьезно?
Между тем, подле кресла, за которым мы с Иваном Пантелеймоновичем стояли, начала собираться настоящая толпа. Увидев и услышав, как Иван Пантелеймонович поучал и бранил меня, в равнодушном спокойствии не остался никто: все покинули свои места и придвинулись к нам поближе. К стыду моему, должен признать: руководило ими не сочувствие ко мне и уж точно не желание разобраться в предмете возникшего спора, а чувство совершенно противоположное — удовольствие видеть, как Иван Пантелеймонович чихвостил меня без смущения и зазрения совести!
— … вот так ума бедолага и лишился. И зажил он тотчас так, что оторопь брала: возможно ли такое? Не выдержал дед и ну к нему подступаться: «Что же ты, — говорил он ему, — делаешь, негодяй ты этакий! Как в твою дурью башку такое вообще могло закрасться? Ты зачем в Глашу зажженной лучиной тыкал да на сеновал ее перед собою гнал? Снасильничать хотел? Ну, так заруби себе на носу: *** мы тебе с мужиками вырвем и в рот запихаем!» Да что толку? У бедняги глазки только бегали да слюни текли, да руки тряслись, а голова-то — голова! — ничего не соображала! Вот и отволок от него второй мой дед первого. «Ты, Ванечка, это брось! Зачем егоришь больного человека? Ну, в зубы ему дай: наука и наглядно! А словами обижать — тьфу, глупость одна!»
Я уже не просто растерялся, а совсем потерял ощущение реальности:
— Ты что же, Иван Пантелеймонович, предлагаешь болезных лупить?
Лысый Паллор[150] посмотрел на меня в упор, да так осуждающе, что я попятился:
— Отеческая затрещина, ласковая, — это разве лупить?
— Но в зубы?
— И в зубы — тоже, — отрезал Иван Пантелеймонович и замолчал.
Саевич вспыхнул. Остальные захихикали.
— Вы меня сумасшедшим считаете? — Саевич. — Считаете, что меня и побить — не грех?
К моему удивлению, Кирилов, который вот только что соглашался со мной в оценке душевного состояния фотографа, а давеча и вовсе не гнушался пускать в ход руки… Кирилов, повторю, обхватил — к моему удивлению — Саевича за плечи и вывел его из круга хихикавших полицейских:
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает брандмайор Петербурга Митрофан Андреевич Кирилов.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?…
Бездомный щенок в обрушившемся на Город весеннем шторме, санитарная инспекция в респектабельной сливочной лавке, процесс пастеризации молока и тощие коровы на молочной ферме — какая между ними связь? Что общего между директрисой образовательных курсов для женщин и вдовствующей мошенницей? Может ли добрый поступок потянуть за собою цепь невероятных событий?
Не очень-то многого добившись в столице, Можайский на свой страх и риск отправляется в Венецию, где должно состояться странное собрание исчезнувших из Петербурга людей. Сопровождает Юрия Михайловича Гесс, благородно решивший сопутствовать своему начальнику и в этом его «предприятии». Но вот вопрос: смогут ли Юрий Михайлович и Вадим Арнольдович добиться хоть чего-то на чужбине, если уж и на отеческой земле им не слишком повезло? Сушкин и поручик Любимов в это искренне верят, но и сами они, едва проводив Можайского и Гесса до вокзала, оказываются в ситуации, которую можно охарактеризовать только так — на волосок от смерти!
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает поручик Николай Вячеславович Любимов.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает старший помощник участкового пристава Вадим Арнольдович Гесс.
Мистический детектив о таинственном Храме Судьбы. Путь туда указать мог Джа-лама, объявивший себя в начале ХХ века вернувшимся воплощением князя Амурсаны — великого воина и величайшего предателя в истории монгольских народов. Джа-лама — единственный из смертных, кто вернулся из Храма живым. Эта книга — рассказ о том, как в схватку за контроль над Храмом Судьбы вступили величайшие эзотерики 20 века. Джон Маккиндер — отец науки геополитики, Хаусхофер — выдающийся немецкий ученый и барон Унгерн.
Конец XIX века. Северный провинциальный городок. При загадочных обстоятельствах исчезает одно очень важное лицо. Для расследования этого необычного дела из столицы отбывает на пароходе генерал Виссарион. В то же время к месту событий спешат повозки итальянского цирка «Марио и Жези» и юный естествоиспытатель Дюнас на воздушном шаре. Вскоре все они прибудут в этот таинственный городок и станут героями не простой, а детективной истории.
В 1903 году две женщины — Амелия Сэч и Энни Уолтерс — были казнены в Лондоне за детоубийство.Прошло тридцать лет, и Джозефина Тэй решила написать роман о печально знаменитых «губительницах младенцев».Однако работа по сбору материала внезапно прервалась.Буквально в двух шагах от элитного лондонского ателье, где собирается весь модный свет, совершено жестокое двойное убийство юной модистки Марджори Бейкер и ее отца Джозефа.Поначалу Арчи Пенроуз, которому поручено расследование, склоняется к самому простому объяснению случившегося.
Иуда… Предатель, обрекший на смерть Иисуса Христа.Такова ОФИЦИАЛЬНАЯ ВЕРСИЯ, описанная в Евангелиях.Но… ПОЧЕМУ тогда ВЕКАМИ существует таинственная секта ИУДАИТОВ, почитающих предателя, как святого?!Молодой ученый, изучающий иудаитов, по случаю покупает и вскоре теряет старинную книгу духовной поэзии — и оказывается впутан в цепь ЗАГАДОЧНЫХ СОБЫТИЙ.За книгой охотятся и странный коллекционер, и агент Ватикана, и представители спецслужб.ЧТО ЖЕ скрыто в этом невинном на первый взгляд «осколке прошлого»?!
Прибрежный округ Пэнлай, где судья Ди начал свою государственную службу, совместно управлялся судьёй как высшим местным гражданским чиновником и командующим расквартированными здесь частями имперской армии. Пределы их компетенции были определены достаточно чётко; гражданские и военные вопросы редко пересекались. Впрочем, уже через месяц службы в Пэнлае судья Ди оказался втянут в чисто армейское дело. В моей повести «Золото Будды» упоминается большая крепость, стоящая в трёх милях вниз по течению от Пэнлая, которая была возведена близ устья реки, дабы помешать высадке корейского флота.
Жадные до власти мужчины оставляют своих возлюбленных и заключают «выгодные» браки, любым способом устраняя конкурентов. Дамы, мечтающие о том, чтобы короли правили миром из их постели, готовы на многое, даже на преступления. Путем хитроумнейших уловок прокладывала дорогу к трону бывшая наложница Цыси, ставшая во главе китайской империи. Дочь мелкого служащего Жанна Пуассон, более известная как всесильная маркиза де Помпадур, тоже не чуралась ничего. А Борис Годунов, а великий князь и затем император российский Александр Первый, а княжна Софья Алексеевна и английская королева Елизавета – им пришлось пожертвовать многим, дабы записать свое имя в истории…
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает начальник Сыскной полиции Петербурга Михаил Фролович Чулицкий.