Можайский-3: Саевич и другие - [72]
— А дальше, господа, потянулись дни ожидания. Осень как-то сразу ушла, выпал снег, каналы и реки — одни за другими — покрылись льдом. Только Нева еще сопротивлялась холодам: студеная, непроницаемая, пугающая. Но и по ней однажды пошла шуга, и стало ясно: не сегодня — завтра, она тоже замерзнет. Почти все это время я проводил у себя: мастерил разные приспособления, прикидывал и так, и эдак различные возможности, создавал теорию — расчеты движения света и теней, необходимые для выполнения стоявшей передо мной задачи. Стоявшей, разумеется, так, как я себе эту задачу понимал. И вот однажды — еще до полудня — в моем углу объявился барон собственной персоной. Он был изрядно возбужден, его лицо казалось помятым — как будто ночь он провел в попойке, — но запаха не было, а язык если и заплетался слегка, то больше от волнения. Я сразу понял: вот оно! Пришло время первого эксперимента! «Подходящее тело?» — спросил я, снимая пальто с вбитого в стену гвоздя. — «Едем?» Барон закивал головой и, схватив меня за руку, буквально потащил на улицу. Там нас ожидал экипаж: не та коляска, в которой мы ранее ездили и которой барон управлял самостоятельно, а настоящая карета — солидная, дорогая, с гербами на дверцах и важным ливрейным кучером на козлах. Я был так заворожен — не каретой, понятно, а перспективой, — что, не сомневаясь ни в чем, едва ли не прыгнул внутрь, опередив барона, который влез в карету сразу за мной.
«Трогай!» — захлопывая дверцу, закричал он, и карета помчалась.
— Лишь через минуту или около того я вдруг сообразил: да куда же мы несемся сломя головы? А мои фотографические принадлежности? Ведь мы ничего не взяли: в такой спешке вылетели из дома! Я схватил барона за рукав и отчаянно дернул: «Стойте, стойте!» — завопил я. — «Прикажите повернуть!»
«Что? Что?» — барон ничего не понял. — «Что случилось?»
— Фотокамера! Мы не взяли фотокамеру!
Барон что было силы хлопнул себя по лбу и страшно выругался. Сразу же после этого он отчаянно замолотил тростью в переднюю стенку: карета сбавила ход и остановилась.
«Назад!» — приказал барон, высунувшись в дверцу.
С трудом развернувшись — мы уже выскочили на Каменноостровский, пришлось то пропускать, то резать встречных, — кучер погнал карету обратно, и вот — спустя недолго — мы с бароном вверх-вниз носились по лестнице, перетаскивая из моего угла в карету потребные для фотографии предметы. Набралось их немало: я точно не знал, в каких условиях будет проходить съемка — никогда не бывал в покойницкой Обуховской больницы — и поэтому решил подстрахо… ваться…
Саевич запнулся: как и все мы, он тоже заразился невольным ужасом перед такими немудреными еще недавно словами, как «страхование» и его производные!
На всех остальных неожиданное употребление житейского термина тоже произвело тягостное впечатление. На мгновение-другое воцарилась тишина.
— Да что мы как бабы, в самом-то деле? — наконец, нарушил тишину Кирилов. — Так и будем бледнеть и мямлить?
— Тьфу! — резюмировал Чулицкий: это «тьфу!», похоже, стало его излюбленным комментарием в сомнительных ситуациях.
— Действительно. — Инихов. — Ну: подстраховались, натащили в карету всякого барахла и…
— Почему это — барахла?! — взвился Саевич, от смущения перейдя к возмущению. — Не барахла, а лучшего в мире оборудования!
— Хорошо-хорошо! — Инихов улыбнулся. — Натащили в карету лучшего в мире оборудования. И?
— Ну… — Саевич, явно не ожидавший такой стремительной сдачи, замялся, будучи вынужденным от обороны или нападения вернуться к упущенной нити повествования. — Ну… — повторил он, — мы снова поехали. Только теперь сидеть в карете было не так вольготно, как прежде: места мои вещи заняли много, в багажник все они не уместились, часть из них пришлось положить в салон…
— Déjà-vu…
— А что делать?
— Есть ведь компактные камеры. Та же Кодак, например…
Саевич воздел руки:
— Вы с ума сошли!
— А в чем проблема?
— Я занимаюсь искусством! Кодакируют[136] пусть профаны!
— Ах, да… конечно. — Инихов опять улыбнулся и, замолчав, окружил себя клубами табачного дыма.
Саевич еще какое-то время смотрел на него с возмущенным[137] потрясением, но, постепенно успокоившись, вернулся к прерванному рассказу.
— До больницы мы доехали без происшествий, хотя временами я думал, что аварии не миновать. Пару раз мы едва не столкнулись с вагонами конной дороги…
Тут я невольно хихикнул, услышав в ответ такой же смешок Любимова, а затем — Ивана Пантелеймоновича, который не только даже усмехнулся, но и зычно добавил:
— Других уважай, но вперед не пускай! Особенно конку: пусть мчится вдогонку[138]!
Тогда заулыбались и другие.
— Вам смешно, — Саевич тоже улыбнулся, — а мне до смеху не было никак. Я опасался, что пострадают кое-какие хрупкие детали моего оборудования. Но, к счастью, этого не произошло. По приезду, барон попросил меня подождать в карете, а сам отправился «на переговоры» — так он сказал. «Вы что же, — спросил я его тогда, — еще ни о чем не договорились?»
«Напротив, — ответил он, — обо всем в целом я, конечно, договорился и препятствий никаких не встретил. Но теперь нужно поставить в известность заведующего: мол, мы уже здесь, так-то и сяк-то… в общем, подождите!»
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?…
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает старший помощник участкового пристава Вадим Арнольдович Гесс.
Не очень-то многого добившись в столице, Можайский на свой страх и риск отправляется в Венецию, где должно состояться странное собрание исчезнувших из Петербурга людей. Сопровождает Юрия Михайловича Гесс, благородно решивший сопутствовать своему начальнику и в этом его «предприятии». Но вот вопрос: смогут ли Юрий Михайлович и Вадим Арнольдович добиться хоть чего-то на чужбине, если уж и на отеческой земле им не слишком повезло? Сушкин и поручик Любимов в это искренне верят, но и сами они, едва проводив Можайского и Гесса до вокзала, оказываются в ситуации, которую можно охарактеризовать только так — на волосок от смерти!
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает брандмайор Петербурга Митрофан Андреевич Кирилов.
Бездомный щенок в обрушившемся на Город весеннем шторме, санитарная инспекция в респектабельной сливочной лавке, процесс пастеризации молока и тощие коровы на молочной ферме — какая между ними связь? Что общего между директрисой образовательных курсов для женщин и вдовствующей мошенницей? Может ли добрый поступок потянуть за собою цепь невероятных событий?
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает поручик Николай Вячеславович Любимов.
Последние майские дни 1936 года, разгар репрессий. Офицерский заговор против Чопура (Сталина) и советско-польская война (1919–1921), события которой проходят через весь роман. Троцкист Ефим Милькин бежит от чекистов в Баку с помощью бывшей гражданской жены, актрисы и кинорежиссера Маргариты Барской. В городе ветров случайно встречает московского друга, корреспондента газеты «Правда», который тоже скрывается в Баку. Друг приглашает Ефима к себе на субботнюю трапезу, и тот влюбляется в его младшую сестру.
Судья Ди, находясь в отпуске в Вэйпине, успешно раскрывает несколько преступлений: убийство жены местного судьи, странную пропажу торговца шелком и попытку одного из купцов обмануть своего компаньона. Разбойники, лживые чиновники и неверные жены — в детективном романе из жизни средневекового Китая. Художник Катерина Скворцова. .
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Жадные до власти мужчины оставляют своих возлюбленных и заключают «выгодные» браки, любым способом устраняя конкурентов. Дамы, мечтающие о том, чтобы короли правили миром из их постели, готовы на многое, даже на преступления. Путем хитроумнейших уловок прокладывала дорогу к трону бывшая наложница Цыси, ставшая во главе китайской империи. Дочь мелкого служащего Жанна Пуассон, более известная как всесильная маркиза де Помпадур, тоже не чуралась ничего. А Борис Годунов, а великий князь и затем император российский Александр Первый, а княжна Софья Алексеевна и английская королева Елизавета – им пришлось пожертвовать многим, дабы записать свое имя в истории…
Драгоценные камни…Они переходят из рук хозяев к ворам и контрабандистам, а затем — к купцам, ювелирам, новым владельцам.Они всегда оставляют след…Кэтрин Стерн, страстно увлеченная историей камней, сквозь времена и расстояния прослеживает странный, загадочный, опасный путь драгоценности, которую некогда носила Елизавета Английская…
В книге увлекательно рассказана потрясшая в свое время Америку история похищения годовалого ребенка легендарного летчика Чарльза Линдберга, первым совершившего перелет через Атлантический океан. В очередном романе о детективе Натане Геллере Макс Аллан Коллинз вновь возвращается к событиям 30-х годов нашего столетия и с присущим ему мастерством воссоздает тревожную атмосферу эпохи.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает начальник Сыскной полиции Петербурга Михаил Фролович Чулицкий.