Мозгоправы. Нерассказанная история психиатрии - [11]

Гризингер попытался создать такую же эмпирическую основу для постановки психиатрических диагнозов. Он составлял перечни симптомов, которые появлялись у больных в лечебницах для душевнобольных, а после их смерти проводил вскрытие и изучал мозг. Гризингер использовал данные исследований, чтобы разработать лабораторные анализы для живых пациентов. Он создал опросник с четкой структурой и определил последовательность врачебного осмотра, что в совокупности с анализами должно было помочь идентифицировать ментальное расстройство. По крайней мере, такую цель ставил Гризингер.

В 1867 году в первом выпуске собственного журнала Archiv für Psychiatrie und Nervenkrankheiten («Архивы психиатрии и заболеваний нервной системы») он заявил:

Психиатрия претерпела изменения в отношениях с другими направлениями медицины. Эти изменения основываются главным образом на осознании того, что пациенты с так называемыми ментальными расстройствами на самом деле являются людьми с заболеваниями нервов и мозга. Поэтому данная отрасль должна перестать считаться отдельной гильдией и прочно войти в состав общей медицины, стать доступной для всех медицинских кругов.

Провозглашение принципов биологической психиатрии стало источником вдохновения для специалистов новой формации. Полагая, что ключ к разгадке ментальных расстройств таится не в неуловимой душе и не в незримых магнетических каналах, а внутри мягких и влажных складок мозговых тканей, они провели огромное количество исследований, которые основывались на изучении под микроскопом мозга умерших. Психиатры, разбирающиеся в анатомии, связывали выявленные в мозге патологии с клиническими расстройствами (например, Алоис Альцгеймер обнаружил сенильные бляшки и нейрофибриллярные клубки, свидетельствующие о деменции). В связи с этим появились новые теории, например истерию, манию и психоз стали объяснять перевозбуждением нейронов.

Учитывая такие открытия, можно предположить, что психиатры, являющиеся последователями биологического подхода, наконец добились того, что их профессия стала опираться на науку и прочно стоять на ногах. В конце концов, в мозге ведь должны существовать отчетливые признаки ментальных расстройств, верно? Увы. Исследования первого поколения психиатров ни к чему не привели – словно фейерверк, который взлетел в небо, но не взорвался красивыми огнями. Несмотря на значительный вклад в неврологию, ни одна из биологических теорий девятнадцатого века, объясняющая психические заболевания, не нашла подтверждения в организме (за исключением болезни Альцгеймера) и не привела к прорыву в психиатрии. Ни одна из них не оказалась верной. Как бы тщательно приверженцы биологического подхода ни всматривались в борозды коры головного мозга, его извилины и доли, как бы старательно ни изучали образцы тканей, они не могли найти конкретные и последовательные отклонения от нормы, которые свидетельствовали бы о психическом заболевании.

Пусть у Гризингера были благие намерения, но читатель его Archiv für Psychiatrie und Nervenkrankheiten разбирался в ментальных расстройствах точно так же, как читатель «Доклада об открытии животного магнетизма» Месмера. Независимо от того, что именно врач считал причиной психического заболевания: магнетические каналы или возбужденные нейроны, в 1880-е годы объем фактических доказательств был одинаковым – нулевым. Несмотря на то что благодаря исследованиям мозга многие врачи девятнадцатого века получили профессорские звания, их работы не привели ни к серьезным открытиям, ни к появлению эффективной терапии, которая облегчила бы страдания больных.

С приближением 1900 года маятник приверженности разным концепциям вновь закачался. Безуспешные попытки психиатров, придерживающихся биологического подхода, приводили к тому, что их коллеги начали чувствовать досаду и бессилие. Один выдающийся врач отозвался о биологической психиатрии как о «мифологии мозга», а великий немецкий психиатр Эмиль Крепелин (к нему мы еще вернемся) назвал его «надуманной анатомией». Старания найти биологические основания для ментальных расстройств не увенчались успехом, и психиатрия еще больше отдалилась от других отраслей медицины, в том числе и географически.

Ухаживающие за душевнобольными

До начала девятнадцатого века люди с серьезными психическими расстройствами могли оказаться в одном из двух мест в зависимости от состоятельности своей семьи. Если родители, супруг или супруга больного располагали значительными средствами либо занимали высокое социальное положение, то человек оставался в фамильном поместье. Иногда душевнобольного поселяли куда-нибудь на чердак, как, например, безумную жену Рочестера в «Джейн Эйр», чтобы скрыть недуг от общества. Но если несчастный был из семьи рабочих (или его родные были бездушны и черствы), то он оказывался на улице или в учреждении совершенно иного рода – сумасшедшем доме.

Согласно письменным свидетельствам тех времен, лечебницы до эпохи Просвещения представляли собой ужасные, грязные подземелья. (Наводящие страх изображения сумасшедших домов продолжат появляться в течение последующих двух веков. Эти подземелья станут одной из самых ярких проблем в психиатрии, а также послужат источником нескончаемых разоблачений для журналистов и причиной гражданских протестов.) Больных приковывали цепями, пороли, били палками, погружали в ледяную воду или просто запирали в холодные тесные камеры на несколько недель. По воскресеньям их выводили на потеху публике как чудаков и уродов.