Мозаика малых дел - [12]

* * *

Девочка матери:

– Я матерюсь, да? А ты у нас – нет. Ты у нас Божий ангел.

Они вошли в Театр комедии. Знак последовать за ними? В последний раз – и в первый – я был в акимовском театре на зимних каникулах в первые дни шестьдесят первого года. За лимонад и пирожное «александровское» отец уже рассчитывается новенькими, представляю себе, что заграничными, деньгами. Не верю, что только мне одному хотелось заграничности, – всем. Иначе бы не выкладывали за испанские сапоги, сверкавшие нищенским лаком, месячную зарплату и не цепенели бы при виде случайных иностранцев, как туземцы – завидя белых богов.

Тот спектакль, более чем полувековой давности, назывался «Пестрые рассказы». Запомнилась фамилия смешного артиста, рассказывавшего о своих дачных злоключениях, – Трофимов. Я совершенно не театрал, если уж, то киношник – да и то пока жил в Союзе. Виденные мною спектакли, пять-шесть, могу по пальцам перечесть.

«Лиса и виноград» – почему-то в каком-то Дворце культуры, где Эзопом был Полицеймако и последние слова «Покажите мне ту скалу, с которой сбрасывают свободных людей» врезались в душу, как «Титаник» в ледяную глыбу.

«Сотворение мира» – все держат фигу в кармане. «Подай сайру», – говорит один ангел другому (зал – гы-гы-гы!). А Сатана Стржельчик, после того как Бог в сталинском френче произносит «Да будет свет!», надевал темные очки, к изумлению ангелов, и ехидно пояснял: «А это из другой галактики». (Когда я приезжал в начале девяностых, Дина Морисовна, мать Лены Шварц, предложила мне что-нибудь написать о спектакле, где был занят Стржельчик, дескать его травят, и даже оставила контрамарку на контроле, но я засиделся с редакторшей над романом и не пошел. Жаль. Роман все равно так и не вышел.)

Был в Александринском театре. Какая-то соцреалистическая пьеса, Меркурьев ходит по сцене в просторном светлом костюме и вышитой рубахе, задним числом заставляя вспомнить бодающихся депутатов украинской Рады.

Ах да, «Волынщик и страконщик». Так на слух воспринимался «Волынщик из Стракониц», а читать я еще не умею. Лето, Сочи, магнолии в свете уличных фонарей, духота. По вечерам отец облачается в тяжелый белый костюм, как и еще сотня ему подобных: у Ленинградской филармонии сезонная работа.

В акимовском Театре комедии, куда вхожу экспромтом, «взяв след» чужого разговора, дают «Средство Макрополуса». Почему бы и нет? Наконец узнаю, о чем речь в одноименной опере Яначека, которую играл неоднократно. А то поют что-то по-чешски. Якобы по-чешски, поскольку ни одна живая душа, ни режиссер, ни дирижер, ни певцы, ни суфлирующая им дама, чешского не знают.

Вечер провел в мире с самим собой – не ругал себя, что пошел, хотя бы уже потому, что знаю теперь содержание оперы. Сам спектакль? Если б экранизировали какой-нибудь западный роман 20 – 30-х годов «из театральной жизни», таким на экране был бы театр – «аутентичным». Веришь на слово, что героиня-актриса заслуживает своей славы и криков «браво!». Так в «Последнем метро». Да хоть в каком-нибудь ретродетективе с убийством по ходу пьесы. Известное мне исключение – «Дети райка», где двойная экспозиция (показ показа) самоценна. В спектакле, который я смотрел, не было ничего из того, что мне приходилось на протяжении последних тридцати лет наблюдать из оркестровой ямы и что сделало меня лютым ненавистником всех оперных режиссеров. Гнусное занятие – под видом решения художественных задач гулять по головам гениальных покойников. У, вурдалачье племя!

В антракте голоса людей, культурно проводящих свой досуг.

Оба с мороженым:

– Там сидят такие бойцы невиданного фронта…

Если б только знать где! Сумасшедшие бабки слупил бы, продав информацию в украинское посольство.

– И решила я на день рожденья непременно юпочку надеть, – обратите внимание на это «п». «Пэ» как прелесть.

– Замануха, девчонки, по-любому… – либо билеты дали в нагрузку к турпутевке в Крым, либо о чем-то своем, девичьем. Потому что в театре на десять девчонок мужиков меньше, чем по статистике.

– Она мне: инофонов много. А я ей говорю: первым делом, чтоб учительница была хорошая, – две мамы – больше «матери» не говорят, – две мамы обсуждают, куда пойти учиться.

Интеллигент с дамой, которая на голову его выше. Альпинист еще не покорил горную вершину. Он деликатен, смущен:

– На самом деле я имею некоторые замечания, я перестал любить ходить в театр.

Засыпая в комнате, окном выходящей на Садовую: «Давайте вести себя как петербуржцы. Мужчина первый перепрыгивает через канаву и подает руку даме». Это из «Прайса», того самого романа, напечатать который у меня долгие годы не было никакой возможности.

* * *

Ввиду славной годовщины задерживаюсь на кухне дольше обычного, пытаясь разговорить приезжих. А они, как античные скульптуры, эксгумированные два тысячелетия спустя: на месте лиц у всех одинаковый каменный блин. «Много беженцев?» – спрашиваю одну из Ростовской области. «Да, беженцев много. Есть у нас, которые говорят: вот им девятьсот рублей в день, а мы живем на четырнадцать тысяч в месяц. А я считаю, люди от смерти бегут (мол, я хороший человек). Родственники на Украине, они нас ненавидят, русских, они там все зомбированные…» (Кто как обзывается, так сам и называется.) Цены? – на вопрос провокатора, что, дескать, все дорожает. Вздыхает. – Хорошо еще, что Путин Крым у них успел забрать.