Моя жизнь. Встречи с Есениным - [7]

В другой раз, когда учительница потребовала, чтобы каждый из учеников написал историю своей жизни, моя история была изложена приблизительно в таком виде:

«Когда мне было пять лет, у нас был коттедж на Двадцать Третьей улице. Так как мы были не в состоянии платить квартирную плату, то не могли в нем остаться и переехали на Семнадцатую улицу, а вскоре, когда у нас не стало денег, домовладелец отказал нам, и мы переехали на Двадцать Вторую улицу, где нам не дали жить мирно, а заставили переехать на Десятую улицу». Рассказ продолжался в этом роде с несметным множеством переездов. Когда я встала, чтобы прочесть его классу, учительница очень рассердилась. Она решила, что я разыгрываю скверную шутку, и отправила меня к начальнице, которая послала за моей матерью. Прочтя рукопись, моя бедная мать разразилась слезами и поклялась, что это чистейшая правда. Таково было наше кочевое существование.

Я надеюсь, что школы переменились с тех пор, как я была маленькой девочкой. По моим воспоминаниям, преподавание в общественных школах отличалось полным непониманием детей. Я также вспоминаю страдания от необходимости смирно сидеть на жесткой скамье с пустым желудком, с холодными ногами в промокших ботинках. Учительница казалась мне бесчеловечным чудовищем, созданным, чтобы мучить нас. И об этих мучениях дети никогда не расскажут.

Я решительно не помню, чтобы мы страдали от нашей бедности: мы воспринимали ее как нечто естественнее. Страдала я только в школе. Для гордого и чувствительного ребенка система общественной школы, какой я ее помню, являлась такой же уничижительной, как исправительный дом. Я всегда восставала против нее.

Однажды, когда мне было около шести лет, мать, вернувшись домой, обнаружила, что я собрала полдюжины ребят — соседей, рассадила их перед собой на полу и принялась учить их плавно размахивать руками. Когда она потребовала от меня объяснения, я сообщила, что это моя школа танца. Ей это показалось забавным, и, сев за пианино, она начала играть для меня.

Школа продолжала свои занятия и стала очень популярной. Некоторое время спустя в нее поступили маленькие девочки, жившие по соседству, а родители их платили мне за учение небольшую сумму. Так было положено начало тому, что впоследствии оказалось очень доходным занятием.

Когда мне исполнилось десять лет, классы настолько разрослись, что я заявила матери о бесполезности дальше ходить в школу, поскольку это лишь напрасная трата времени, в которое я могу зарабатывать, что гораздо важнее. Я зачесала волосы на макушку и говорила всем, что мне шестнадцать лет. Так как я была очень высокой для своего возраста, мне верили. Моя сестра Элизабет, которую воспитывала бабушка, позднее переехала жить к нам и стала мне помогать в работе. Наши классы приобрели известность, и мы стали давать уроки в домах состоятельных жителей Сан-Франциско.

Глава вторая

Моя мать развелась с отцом, когда я была грудным ребенком, и я никогда не видала его. Как-то, когда я спросила одну из своих теток, был ли у меня когда-нибудь отец, она ответила:

— Твой отец был дьяволом, разрушившим жизнь твоей матери.

После этого я всегда представляла его себе дьяволом из книги с картинками, с рогами и хвостом, и, когда остальные дети в школе говорили о своих отцах, я хранила молчание.

Когда мне было семь лет, мы проживали в двух совершенно необставленных комнатах на третьем этаже. Однажды я услыхала звонок у входных дверей и, выйдя в переднюю, чтобы открыть дверь, увидала очень благообразного господина в высокой шляпе, который спросил:

— Не можете ли вы мне указать, как пройти в квартиру м-с Дункан?

— Я дочь м-с Дункан, — ответила я.

— Так ты моя Принцесса Мартышка? — сказал незнакомец. (Так называл меня отец, когда я была маленьким ребенком.)

И внезапно, подняв меня на руки, покрыл слезами и поцелуями. Я была крайне изумлена его поведением и спросила, кто он такой. Со слезами он ответил:

— Я твой отец.

Я пришла в восторг от этой замечательной вести и бросилась в комнату, чтобы сообщить ее всей семье.

— Тут пришел человек, который говорит, что он — мой отец.

Мать встала, очень бледная и взволнованная, и, пройдя в следующую комнату, заперла за собой дверь. Один из моих братьев спрятался под кровать, а другой укрылся за буфетом, между тем как с сестрой приключился жестокий припадок истерики.

— Скажи ему, чтобы он ушел, скажи ему, чтобы он ушел, — кричала она.

Я сильно удивилась, но, будучи очень вежливой девочкой, вышла в переднюю и сказала:

— Все нездоровы и не могут вас сегодня принять.

Тогда незнакомец взял меня за руку и попросил пойти с ним погулять.

Мы спустились по лестнице на улицу. Я бежала рысцой возле него в растерянности и восхищении от мысли, что этот красивый господин — мой отец и что у него нет рогов и хвоста, каким я себе всегда его рисовала.

Он привел меня в кондитерскую и до отвала накормил мороженым и пирожными. Вернувшись домой в состоянии неистовейшего возбуждения, я застала всю семью ужасно подавленной.

— Он прелестный человек и придет завтра, чтобы угостить меня еще раз мороженым, — сообщила я.

Но все отказались встретиться с ним, и вскоре он вернулся к своей второй семье в Лос-Анджелес.