Моя жизнь в жизни. Том 2 - [3]

И через многие годы, уже в пятьдесят шестом, на концерте в парижской «Олимпии» прижала руки к груди и сказала: «Прощайте!» Верила ли она сама в то, что тогда говорила? После очередного прощания не проходило и нескольких месяцев — она появлялась опять на эстраде, молодая, жизнерадостная, незнающая устали, несущая радость миллионам людей.

Такой она мне запомнилась — в табачном дыму ночного ресторана «Сатурн», хохочущая, белозубая, с бокалом в руке, убежденно отвечающая на чей-то вопрос о самых ближайших планах: «Хватит! Пора на покой.»

На покой, конечно, она не ушла. Жозефина Беккер всегда ставила перед собой задачи немаленькие. Но и они выглядели пустячками в сравнении с тем, что она задумала на этот раз: ревю «Жизнь в песнях» — историю не просто одной певицы, а целой эпохи, историю, воспроизведенную средствами популярнейшего из искусств. Художник Андре Левассер потратил несколько месяцев на то, чтобы осуществить ее замысел; реконструировать самые знаменитые фрагменты из самых знаменитых программ Жозефины сорокалетней и даже пятидесятилетней давности. Дать новую жизнь любимым шлягерам наших бабушек, возвратить молодость артистке, которой, казалось бы, и не нужно никуда «возвращаться», ибо с молодостью она вообще не расставалась ни на один день.

Не ностальгического «ретро» хотела она — в «ретро» всегда есть сентиментальность, всегда грустная нота: как это было прекрасного, что прошло… Для Жозефины прошлое, в сущности, не было прошлым, оно оставалось с нею всегда, ибо сама она не ощущала груза лет, а если и ощущала, то никому, даже себе, не позволяла поверить в то, что годы уже не те. И, чтобы всем показать — Жозефина осталась прежней, она решила восстановить с максимально возможной точностью то, что сохранилось в памяти ее сверстников, о чем слышали как о легенде новые поколения: грандиозное шоу Черной Жемчужины, ослепительно юной, не знающей устали, поющей, танцующей, зажигающей зал — два часа каждый вечер. Каждый вечер — восемь недель подряд!..

Никто не знал, что она уже перенесла два инфаркта и что врачи категорически запретили ей выступать. Навсегда отлучили от сиены, понимая, чем грозит артистке каждое появление перед публикой. Когда примерно через год после второго инфаркта она впервые вышла на эстраду, казалось, что артистка просто-напросто брала себе продолжительный «тайм-аут» для отдыха: такой выглядела она посвежевшей и помолодевшей.

Во время исполнения коронного номера, завершавшего первое отделение, Жозефина легко прыгнула на руки своих партнеров, которые под овации зала унесли ее за кулисы. В артистической она рухнула на пол. Врачи установили глубокий обморок. Антракт затянулся на полтора часа. Публике объявили, что испортилась звуковая аппаратура. Во втором отделении все такая же легкая и изящная, ослепительно улыбаясь, артистка пела и танцевала, ничуть себя не щадя.

Вряд ли сама Жозефина утратила чувство реальности. Но подчиниться приказу врачей она все равно не могла. Это значило бы для нее заживо умереть. Перестать быть самою собой.

Двадцать пятого марта семьдесят пятого года на сцене театра «Бобино» состоялась премьера, которую целый год ждал Париж. Целый год, из недели в неделю, газеты, журналы, телевидение, радио подробно рассказывали миллионам французов о том, как в Монте-Карло, неподалеку от приморской виллы артистки, идет подготовка к грандиозному спектаклю, который сначала должен был называться «Прощай, Жозефина!», а потом получил название более прозаичное, зато без примеси грусти: «История Жозефины Беккер».

Очередь к кассам, как и в годы ее юности, растянулась едва ли не на километр. Я выстоял в этой очереди всего-навсего четыре часа, и то потому лишь, что пошел проливной дождь, разогнав изнеженных и нестойких. Знали бы они, что дождей в их жизни будет еще немало, а Жозефины — уже никогда.

Мне достался билет на десятый по счету концерт — поразительная удача, поскольку на следующий же день после концерта я уезжал. Прошло уже лет пять или шесть с того дня, как я видел Жозефину Беккер на Солнечном берегу, — срок (имея в виду ее возраст) очень солидный. На сцену вышла не просто помолодевшая — молодая артистка, и, не скрою, в течение всего спектакля я не мог отрешиться от мысли о чуде. Успех был поистине ни с чем не сравнимым: «бешеный», «огромный» — эти стертые, приевшиеся определения не в состоянии передать того, что творилось тогда на концерте. Последняя из трех суперзвезд французского мюзик-холла (Мистенгет и Мориса Шевалье уже не было в живых) потрясла зрителей неувядающим талантом и неукротимым темпераментом, позволившим ей на одном дыхании, без перерыва, исполнить тридцать четыре песни подряд.

Это были не просто песни. И не просто вехи ее жизни. Это были вехи истории. Когда она, сменив костюм из банановых листьев и двенадцатикилограммовую шапку, сделанную из десяти тысяч розовых шипов, появлялась вдруг в защитном френче сержанта авиационного полка с десятком орденских ленточек, овации не давали ей начать новую песню. Потом она все же ее запевала — песню Сопротивления, И вместе с ней эту песню пел зал.