Моя жизнь с русскими. Или Свой среди чужих - [28]

Видно его раздражало, когда она говорила по-английски (друг с другом они говорили по-русски), и то, что она говорила по-русски с английским акцентом.

Ее, думаю, очень сильно раздражало то, что он не русский. Немецкий, французский, итальянский – ей были по фигу. То, что он хорошо говорил по-русски – помогало. Помогало и то, что играл на аккордеоне. Когда ей становилось особенно тяжело от того, что он не русский, она его просила играть какую-то русскую мелодию. И он любил играть, ради нее даже быстренько выучился играть на балалайке, и это помогало.

Разговаривали между собой на русском, но очень упрощенном, поскольку она по-другому не умела. Темы разговоров у них были, соответственно, простые: как тебя зовут, какая сегодня погода, откуда ты, что ты любишь делать в свободное время, и так далее. Вскоре на все возможные темы переразговорились. Тогда пошли на улицу, с местными знакомиться. Ну, к какому-то киоску ходили «Боржоми» покупать, потом обратно домой – узнать друг у друг еще раз как зовут.

Он пытался ей помочь с русским, но очень они были разные, и способы изучения у них тоже были разные. Он любил сидеть, читать, информацию зубрить, а вот ей такое не пойдет. Не могла так долго сидеть на одном месте. Тогда пошли они на улицу опять. В живой жизни учить, на примере. Сначала он подходит к киоску, чтобы дать ей пример того, как дело делается, и спрашивает: «Будьте, любезный до конца госпожа, „Боржоми“, силь ву плэй».

Но на него всегда очень плохо реагировали, почти никогда не давали, что хотел, не понимали, а если давали, то без лишних спасибочек или пожалуйста. Ну, его не любили, морда у него такая невеселая, темная, ну, почечник что ли?

Потом ее очередь повторить по примеру, она подходит и говорит: «Ха-ха, привет, „Балтику“ дай?»

И ее всегда понимали, будто с полуслова. Не договаривала еще – и «Боржоми» уже в руке. Любили.

Полагаю, его это раздражало самую малость. То есть, акцент у него – отменный. Иногда, правда, принимали за русского из Прибалтики или же с Кавказа, но уж точно не за иностранца западного. У нее – ну, такой, сильный. Иногда принимали за американку. Грамматика у него – тоже отменная. Иногда исправлял ошибки у туземцев. «Прошу прощение, – говорит официантке, – кофе, конечно, он, а не оно», – или подобную незначительную ерунду. И анекдот на эту тему любил рассказать: «Приходят люди, и каждый там заказывает: „Одно кофе“. И начинаешь думать, будто никто не понимает ничего. Приходит мужик, на вид не самый умный, и говорит: „Один кофе“. Думаешь, типа „Ура! Наконец!“ – и все такое. И просит еще мужик: „И один булка, пожалуйста“».

Любил очень этот анекдот и смеялся.

А у нее – грамматики не было, и главное, желания ее учить – тоже. И анекдота не понимала. И хотя, казалось бы, все должно быть в его пользу, люди его не понимали и не любили, а ее – очень любили и понимали.

Вот у нее была знакомая русская красавица – Жанна. И когда наш друг из Канады, Льюи, ее увидел, то сразу забыл дышать и в обморок упал. Когда проснулся, ее не было. «Познакомь, – говорит, – поскорее, а то я в монастырь уйду».

Но не познакомили – такова судьба. Русская красавица уехала иронично со своим бойфрендом в долгое путешествие в Швейцарию. И он ушел в монастырь – иконописью заниматься. Год прожил послушником. Почти в тот день, когда она приехала, он ушел из монастыря. Четыре месяца спустя они сидели в кабаке, млеко и пивко пили.

Австралийка Вика и темно-угрюмый швейцарец начали встречаться с другими, вскоре после того как эту фотографию сняли. А у Льюи с Жанной первенец родился. Эммануил. По русскому обычаю не хотели пускать Льюи в больницу на роды. Ждал он под окном и бросал камушки в него. Медсестра злобно вышла сообщить ему, что родился мальчик, который не доживет до утра, и попросила камушки оставить в покое. «Нормально, – сказал он. – Умрет сейчас мой сын, и мне даже не дадут его увидеть в живых».

Тогда не задумаваясь он помчался домой, одел рясу, которую еще хранил со времен монастыря. Вернулся в больницу и спрятался за дверью, пока медсестра, которая злобно говорила, не вышла куда-то. Тогда подошел к другой медсестре и сообщил, что его вызвали младенца несчастного крестить поскорее. Его подвели, и он ребенка крестил своим чином. Дал ему имя Эммануил. «Потому что должен был умереть», – сказал он потом, таинственно. Но Эммануил выжил. Тогда и Льюи с Жанной расстались.

Смотрю на эту фотографию и думаю философически: какой все-таки смешной и бессмысленной иногда кажется жизнь…

Дословный перевод

Переводить дословно, кажется, никто уже не переводит. Нет, студенты теперешные уже более утонченные, по тем старым граблям больше не ходят. Поумнел народ. А по сравнению с новыми людьми, мы-то, елки-палки, какие были невежды. Прямо неловко признаться. Ошибались вокруг да около. Какие устаревшие ошибки мы только не совершали в своем научном невежестве. Но всего больше – грешили в дословном переводе. Думали по-своему, переводили по словам, не подозревая о собственной грубости. Говорили своими словами на другом языке.

Так, кто-то может тут подумать невольно, по старой привычке: ну и что ж тут такого? И даже может тайно недоумевать. А в том-то все и дело, что такая ошибка приводит прямо к недоумениям, путем недопонимания и его сестры – негодования. Уж такая она вещь злоопасная и тонкая. Кто-то говорит, кто-то слушает, и тот, который слушает, думает: вот и высказал собеседник, старый хрен, слова совершено четко на моем языке, правда с каким-то хрупким акцентом. Все понятно, а смысл-то совершено неожиданный, то есть: чего он пытается добиться? И чаще всего кажется тому, кто слушает, будто говорящий то ли над ним издевается, то ли просто тормоз какой-то. И после любого из этих выводов, сердится, блин.