Моя жизнь рядом с Наполеоном - [31]

— Эта потеря дорого обойдется им…

А между тем сам он остался фактически с одной только польской ротой, потому что Дорсену велел любой ценой удерживать позиции.

Вечером он не выдержал, сел на коня и помчался к разрушенному мосту. Но на берегу Дуная было столько раненых, что к мосту и подойти было невозможно. Пришлось императору сесть на яхту (которую вели матросы охранных войск) и плыть в Эбердорф. Как только окончательно стемнело, он дал приказ об отступлении. Наши войска прошли по узкому мосту и укрепились на острове Лобо, там, где находились гаубицы. А сам Бонапарт остался в Эбердорфе, где утром рано навестил Ланна. Во время завтрака или обеда слезы катились у него из глаз и капали в ложку, в суп… Садился он есть только с князем Бертье. В Эбердорфе мы пробыли около месяца, и он все это время ходил в больницу и навещал Ланна. Он приказал выдать каждому лечащемуся раненому по одному Наполеону, а офицерам — по пять, но многие отказались от этого дара. Между прочим, Дюрок раздал эти деньги тем раненым, что лежали в домах.

Когда мост в конце концов был вроде бы готов, император решил пройтись по нему пешком. Сопровождавшие офицеры очень беспокоились и докучали ему, и он сказал:

— Вы оставайтесь здесь, мне хватит Рустама и бинокля.

Он обошел остров, посетил бивуак Дорсена, который дожидался здесь окончания строительства моста.

Однажды мы с императором верхом объезжали остров, когда он заметил на берегу узкого протока, мост через который также был взорван, австрийский патруль. Его величество всегда держал в кармана полевой бинокль, он любил обозревать позиции неприятеля. Вдруг просвистела пуля, слегка коснувшись его уха.

— Чёрт побери, — возмутился он, — твой белый тюрбан выдает нас, найди себе другой цвет…

И так как австрийский часовой снова заряжал ружье Наполеон добавил:

— С тебя достаточно и этого, приятель. Пошли, Рустам, здесь становится жарко.

Мы вернулись в Эбердорф, а я помчался на коне в Вену, чтобы купить там темный материал для тюрбана. После этого я во время боя носил тюрбан только из темного шелка.

На острове Лобо было очень много оленей и ланей. Поскольку шло строительство моста, их то и дело перегоняли с места на место. Однажды преследуемый олень задыхаясь переплыл реку и очутился в Эбердорфе, во дворе императорского штаба. Сразу же со всех сторон стали стрелять в него (на острове был расположен тогда армейский корпус Массена).

За день до сражения при Ваграме император окончательно перебрался на Лобо, велел разбить там палатку, где принял посланника Австрии и оставил его на обед. С ним были также Бертье и Массена. Поднимаясь из-за стола, Бонапарт сказал:

— Господин гонец, передайте тем, кто вас послал, что сегодня вечером в девять часов (было уже семь) я перейду Дунай…

И вы представляете, переправа произошла не в девять вечера, а в восемь, хотя Его величество все время уговаривал Массена:

— Вы же ранены (он упал с лошади), пусть вас заменит ваш адъютант.

— Нет, — упорствовал Массена, — я свое войско не оставлю. Если понадобится, я и в экипаже поведу людей в атаку.

В восемь вечера на трех плотах началась переправа через Дунай. Рассвет едва брезжил, а император и высшие офицеры были уже на мосту. Вот здесь он и попросил у меня свое ожерелье, к которому было пришито черное шелковое сердечко. Это сердечко, размером с тридцать су, он всегда носил поверх рубашки, под жилетом.

Битва при Ваграме произошла днем, причем перестрелка была очень сильной. Массена руководил боем в экипаже, запряженном четырьмя лошадьми, что, конечно, не могло не беспокоить его приближенных. Еще и жеребенок был привязан сзади коляски. Наконец Массена не выдержал и спустился с экипажа, и в этот момент снаряд разорвал и унес ту часть коляски, в которой он сидел. Потом он попросил коня, но стремя было такое короткое, что он возмущенно набросился на слугу. Хотел даже отстегать его плетью, но тот увернулся. И тут Массена окликнул какого-то солдата:

— Дружище, стремя у меня не в порядке, оставь-ка свое ружье, помоги…

Едва только солдат склонился над стременем, как снаряд подбросил его в воздух и разорвал на части. И все одновременно подумали: «Недаром император зовет Массена «любимое дитя победы»…

Мы вошли в Москву 14 сентября 1812 года и оставили город 19 октября. Во время взятия Москвы у нас было 90 000 воинов и 20 000 раненых, а во время отступления 100000 воинов и 1 200 раненых.

23 октября наш штаб был уже в Боровске, а 24 император остановился на окраине села Городиня, в полумиле от Малоярославца, в ветхой и заплесневелой от сырости деревянной избушке ткача. Здесь, однако, долго оставаться не имело смысла, потому что казаки постоянно атаковали нас. Безопасность Его величества взял на себя генерал Рапп, который с обнаженной шпагой ни на шаг не отходил от него.

26 октября началось всеобщее отступление. 28 октября мы добрались до Можайска, в нескольких милях от которого протекала река Колоча. Чуть подальше, в селе Колатском, находился большой монастырь, превращенный в госпиталь. Вечером того же дня императорская гвардия подошла к Гжатску, а еще через два дня- к Вязьме. 6 ноября стоял ужасный мороз. Наше поражение ни у кого больше не вызывало сомнений. От Гжатска до Михайловского, деревни между Дорогобужем и Смоленском, ничего примечательного не произошло. Наши уже бросали оружие и боеприпасы.