Моя жизнь - [16]

Не помню точно, сколько времени еще продолжалось преподавание иудаизма в берлинских школах, но, несомненно, еще в 1936-м и, может быть, в 1937 году. Два раза в неделю в гимназию приходил раввин — всегда это был известный священнослужитель из западной части Берлина. Помнится, ему запрещалось входить в учительскую, но мы, несколько учеников-евреев, еще остававшихся в школе, получали в свое распоряжение класс, где могли проводиться вполне нормальные занятия по иудаизму.

У меня еще остался в памяти один из этих преподавателей. То был Макс Нусбаум, очень элегантный и необычно молодой для раввина. В свои 26 лет он уже три года как имел докторскую степень, был любимым проповедником и остроумным учителем. В 1940 году он эмигрировал в США, был раввином в Голливуде и стал одним из виднейших представителей еврейского мира Северной Америки. В некоторых публикациях в особую заслугу Нусбауму ставят обращение в иудаизм трех знаменитых актеров — Мэрилин Монро, Элизабет Тейлор и Сэмми Дэвиса-младшего.

Вечером того дня, когда состоялась моя бар-мицва, в нашей квартире, как было принято в таких случаях, вся семья собралась на ужин. Пригласили человек пятнадцать. Но, к моему разочарованию, я не оказался в центре внимания, и хуже того — никто не интересовался мною. Разговоры за столом были достаточно оживленными, но касались совсем другой темы — имперское радио сообщило о кровопролитном подавлении силами СС и гестапо с участием Адольфа Гитлера заговора, направленного против фюрера. Во главе заговорщиков стоял начальник штаба СА Эрнст Рем. Тогда еще не знали, сколько было убитых, еще не возникло понятие «путч Рема».

Многие евреи покинули рейх еще в 1933 году. Часть тех, кто находились под особой угрозой, — а это были кроме коммунистов и социал-демократов прежде всего многочисленные писатели и журналисты, активно выступавшие против национал-социалистов в годы Веймарской республики, — бежали в первые дни или недели после поджога рейхстага. Другие смогли подготовить выезд и хотя бы частично захватить имущество.

Сразу же после прихода Гитлера к власти среди евреев обнаружились две противоположные тенденции. Первую можно сформулировать так: после всего, что произошло, нам нечего больше ждать в этой стране, надо не строить иллюзии, а эмигрировать возможно быстрее. Представлявшие вторую считали, что не следует терять голову, напротив, необходимо подождать и продержаться, ведь не так страшен черт, как его малюют. Было немало таких, которые пытались себя уговорить, что антисемитская травля направлена в принципе против евреев — выходцев из Восточной Европы, а не против тех евреев, которые на протяжении столетий жили в Германии. Те, кто воевали во время Первой мировой войны и были награждены орденами, испытывали особую уверенность в том, что с ними ничего не может случиться. Часто друзья и знакомые — неевреи с самыми лучшими намерениями пытались успокоить евреев, говоря, что столь бесчеловечный режим, как национал-социалистский, в Германии немыслим надолго. Через два, самое позднее три года этот кошмар закончится, так что нет смысла продавать квартиру и уезжать.

Во время праздничного ужина в нашей квартире можно было услышать оба мнения. Даже если жестокость обсуждавшейся расправы и ее очевидная противозаконность возмущали всех, то саму информацию комментировали вовсе не только пессимистически, то есть как признак не одной лишь жестокости режима, но и его слабости. Тот, кто считал правильным и возможным решение оставаться в Германии несмотря на всю дискриминацию, надеясь именно здесь пережить Третий рейх, находил подтверждение своему оптимизму в варварской расправе Гитлера с оппозицией в собственных рядах.

Глядя из сегодняшнего дня, остается, по меньшей мере, удивляться, что численность евреев, покинувших Германию, не возрастала из года в год, несмотря на систематические преследования, вопреки столь чудовищным мерам, какими были «Нюрнбергские законы», принятые в сентябре 1935 года. Если в 1933 году эмигрировали около 37 тыс. человек, то в 1934, 1935, 1936 и 1937 годах только 20–25 тыс. ежегодно. Можно кратко сформулировать, что годами удерживало большинство евреев от эмиграции, — вера в Германию, поколебавшаяся только после «Хрустальной ночи», «ночи имперского погрома» в ноябре 1938 года, да и то отнюдь не у всех евреев, живших в Германии.

У моих родителей не было ни денег, ни связей, им не хватало как инициативы, так и энергии и сноровистости. Они даже не помышляли об эмиграции. Брат, который был старше меня на девять лет, спокойный и сдержанный человек, еще в Польше сдал экзамены на аттестат зрелости, а затем изучал в Берлинском университете стоматологию. Будучи польским гражданином, он мог продолжать и завершить обучение, несмотря на законы Третьего рейха. В 1935 году брат защитил диссертацию, состоявшую всего из девятнадцати машинописных страниц и удостоенную высшей оценки.

А как обстояли мои дела? В 1934 и 1935 годах постепенно сошли на нет контакты или даже дружеские отношения между школьниками — евреями и неевреями, до тех пор бывшие вполне обычными. Нас отлучили от школьных праздников, походов и спортивных соревнований. Каждый из еврейских школьников, которых вскоре осталось немного, пытался компенсировать или преодолеть это обособление по-своему. Я, и без того чувствуя себя одиноким, искал общения и, как мне показалось, нашел его в молодежной сионистской организации — Еврейском союзе бойскаутов Германии. Это было недоразумение, даже если о нем и не стоило сожалеть.