Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки - [11]

Особенно негодовал Том, старающийся приобрести авторитет в моих глазах, тогда как, для меня именно он был полностью виноват, что наша семья оказалась в таком состоянии. Я стала старше, а он мне запрещал приходить домой позже 10 часов, но я приходила домой только тогда, когда чувствовала, что нагулялась. Они выходили на улицу искать меня и мы устраивали словесные бои перед окнами соседей. Теперь бы я назвала это обычными подростковыми проблемами.

У моей подруги Плам было не только много тела, у неё была ещё огромная душа, открытая, искренняя и весёлая, с таким человеком мне хотелось быть, при ней исчезало вечно гнетущее меня чувство одиночества. По дороге домой из школы она нас с Синтией так смешила, что мы хохотали до слёз. На воспитание Плам мать отдавала все свои силы, в то время как воспитанием её бесконечных братьев и сестёр занимались социальные службы. У них в семье не было ни денег, ни достатка, её мать была вечно занята, но я завидовала Плам, у неё была семья и они любили её. Я всегда завидовала тем, кто жил в семье, может быть даже в не совсем полноценной, и мечтала, чтобы хоть ненадолго, они смогли меня удочерить.

Синтия была англо–индианкой и их семья, думаю, была несколько богаче нашей. Однажды она нас поразила тем, что вытащила кошелёк из портфеля учителя, когда мы все выстроились у доски на проверку работы. На переменке она торжественно сообщила нам, что ей удалось сделать. Мы были оскорблены до глубины души. К концу уроков мне казалось, что её должна поразить молния и нас с ней за одно, как укрывателей.

Несколькими днями позже Лил получила письмо от матери Синтии с просьбой навестить её. Когда мы приехали в их уютный дом, мать Синтии рассказала нам про этот отвратительный поступок, что он совершенно не в характере её дочери, и что я и Плам плохо влияют на Синтию, и что мы сводим на нет все её усилия по воспитанию дочери, и что она знает всё про моё прошлое. Лил с жаром бросилась меня защищать, возможно полагая, что такое обвинение отразится на её репутации как матери, а оправдания к хорошему не приведут.

Выбывание Синтии из игры, означало для нас с Плам, что теперь мы одни тайком составляли план побега, чтобы вдвоём отправиться на поиски приключений. Мне нравилось ощущение, что моя жизнь принадлежит мне одной, что я сама могу решать, чем занять себя и никто меня в этом не в силах остановить. Себе я казалась уже взрослой и мне незачем ждать окончания школы. Раздражало то, что мир взрослых всё ещё не видел во мне ровню.

Меня не смущало то, что я, по существу ещё ребёнок, окажусь среди взрослых. Не знаю, откуда у меня такая уверенность, но я никогда не боялась людей, всегда вполне комфортно чувствовала себя на улице и не стеснялась заговаривать с незнакомыми. Я никогда не понимала, почему многие в такой ситуации теряют уверенность. Для меня до сих пор остаётся это тайной.

По плану мы, Плам и я, встречаемся утром на автобусной остановке, одетые в школьную форму с портфелями и деньгами на обед в кармане. Затем на станции мы переодеваемся и садимся в поезд и едем сколько хватает денег. Билеты на автобус мы никогда не покупали, но нас никогда и не ловили, система контроля не была такой эффективной как в наши дни.

План наш был достаточно романтичен: мы снимаем комнату на двоих в каком–нибудь отдалённом городе, находим работу, и никто не знает сколько нам на самом деле лет. Обычно нам удавалось продержаться так одну ночь, затем нас ловила полиция и возвращала домой до следующего раза. Однажды так мы добрались до самого Ливерпуля и, прогуляв всё время по городу, обнаружили, что наш корабль уже закрыт. Хитростью мы пробрались на борт какого–то судна и спустились в камбуз, чтобы приготовить себе бобы, но наш пир продолжался недолго, полиция нас выследила и сочинила историю, что мы профессиональные воры (жаренных бобов), взломщицы и к тому же в бегах. На самом деле мы ничего не попортили и владелец судна потребовал, чтобы нас не наказывали и не сообщали журналистам (позже мы смогли вернуться на наш корабль, но поесть бобов у нас уже возможности не было), нас отослали домой, где мы выслушали целую лекцию.

— Ты хочешь моей смерти, — причитала Лил, каждый раз, как меня возвращали домой, между прочем забывая, кого из нас не было дома целых четыре года, и кто совершенно не интересовался судьбой своей дочери. Риторический вопрос. Они с Томом уже не выходили поздними вечерами искать меня, но, возвращаясь, я слышала как она кричала мне из спальни:

— Катлин, это ты?

Я не беспокоила себя ответом. Я не собиралась оставаться навсегда у них.

Итак, однажды мы с Плам сели на поезд и он привёз нас в Лондон. Именно туда я всегда хотела попасть, поскольку я считала его центром вселенной.

Кто–то нам порекомендовал один клуб в Сохо на Джеррард–Стрит, в самом сердце бурлящего Чайнатауна, где будто бы молодёжь могла собираться и никто не приставал бы с расспросами. Клуб занимал цокольный этаж. Когда мы вошли, там играл один парень на саксофоне. Звук потряс меня, он влетал в самую середину толпы, расшевеливал её и возбуждал, у меня перехватывало дыхание. Мы там пробыли совсем недолго, как кто–то положил руку мне на плечо. Я обернулась, за мной стояла совершенно будничная фигура женщины–полицейского.