Моя вторая мама (Сериал). Книга 1 - [52]

- Что с тобой происходит в конце концов? - спросил он однажды напрямую. - Ты теперь таким тоном произносишь слово «клуб», точно бог знает что подразумеваешь!

- Я? Ты ошибаешься… - пожала плечами Сония.

- Неужели тебя так задевает то, что я хожу в клуб, играю в шахматы? - настаивал Энрике.

- Нисколько. Меня совершенно не волнует, чем ты занят.

- Ну тогда я не понимаю! - Энрике развел руками.

Сония внимательно посмотрела на него.

- Ты, такой умный, действительно меня не понимаешь? - спросила она.

- Может, скажешь наконец, что ты имеешь в виду? К чему вся эта таинственность?

- Тебе что-нибудь говорит имя Паулина Ра-мос? - спокойно поинтересовалась Сония.

Энрике побледнел. Глаза его растерянно захлопали за стеклами очков. Он снял очки, но без них лицо его выглядело еще более растерянным.

- Я все знаю, - продолжала Сония. - И довольно давно.

- Но… почему ты мне ничего не говорила? - наконец выдохнул Энрике.

- Ждала подходящего момента. Теперь он настал.

- Послушай, дай мне объясниться…

- Не надо ничего объяснять… - Сония прошла в угол гостиной, взяла фарфоровую статуэтку и, словно изучая, повертела ее в руках. - У тебя от этой женщины не один, не два… У тебя от нее три ребенка! Что тут еще объяснять?

Размахнувшись, Сония швырнула статуэтку в стену, и та разлетелась на куски.

- Не заводись! - крикнул Энрике.

- Надеюсь, ты понимаешь, - спокойно сказала Сония, - я не собираюсь сидеть сложа руки. Моему терпению пришел конец. Думаю, самое лучшее нам развестись. И давай отнесемся к этому как культурные люди.

Несмотря ни на что, для Энрике такой поворот событий оказался полнейшей неожиданностью. Он предполагал, что когда-нибудь все может раскрыться, и даже думал, что приготовил кое-какие аргументы в свое оправдание, способные объяснить его поведение. Но он исходил из того, что Сония захочет его выслушать, что она, так же как и он, предпочтет не разрушать их пусть и не во всем идеальный союз. Энрике надеялся, что, как культурные люди, они объяснятся и смогут жить дальше, а не бросятся разводиться. В конце концов Сония должна понимать его положение. Она давно охладела к нему, а он еще далеко не старый мужчина. Ему нужна женщина. Кроме того, Сония не могла рожать, а ему хотелось иметь детей, и Паулина подарила ему этих детей, не требуя для себя никакого официального статуса. Энрике полагал, что он-то как раз все устроил самым культурным образом, и его не столько пугало, сколько огорчало то, что так удачно созданная конструкция его существования может развалиться из-за излишней чувствительности Сонии.

Он еще ничего не знал о Рамоне и надеялся, что первое бурное объяснение с женой - все-таки часть некоего устоявшегося женского ритуала с битьем фарфора и требованием развода, после которого разум вновь возобладает над эмоциями и примирение станет возможным. Исходя из этих соображений, он не стал накалять обстановку, и по первому требованию жены уехал из дома, сказав что вещи заберет позже.

У Сонии словно камень с души свалился. Не в ее характере было притворяться, прятаться, обманывать. Теперь - она полагала - им с Рамоном больше не нужно будет скрывать свои чувства и свои отношения. После отъезда мужа она привела Рамона в дом. Она сказала ему, чтобы он больше не занимался садом. Она богата и даст ему все необходимое. Ей же самой нужна от него только его любовь. Рамон, в общем-то, был честный и чистый парень. Для него эта внезапная перемена его положения оказалась достаточно болезненной. Он пытался вести себя честно. Связавшись с Сонией, он перестал встречаться со своей невестой. Ему нравилась Сония, и он не собирался использовать ее любовь к нему в целях обогащения. Он хотел пробиться в жизни, получить профессию. Когда Сония сказала, что поможет ему, первая мысль, что пришла ему в голову, была об университете. Он хотел стать агрономом. Он был деревенский парень, и ему нравилось работать на земле. Думая об учебе, он полагал, что если Сония поможет ему с университетом, то эти ее деньги он возьмет как бы в долг и впоследствии сможет отдать. Но, все равно, после того, как он стал жить в доме, он чувствовал себя так, словно он на содержании у Сонии. А если ей удавалось разубедить его в этом, то насмешки и зависть прислуги к молодому парню, вдруг прыгнувшему «из грязи в князи», быстро сводили на нет все ее усилия в данном направлении.

Сония, как могла, приучала Рамона к мысли о том, что он в ее доме теперь такой же хозяин, как и она. Он с большим трудом согласился ночевать в ее с Энрике спальне, тем более, что первое время ему приходилось пользоваться пижамами Энрике. Именно в одну из таких ночей, а вернее вечеров, когда Сония и Рамон собирались ложиться спать, Энрике вздумалось приехать за своими вещами. Втайне он все еще надеялся, что жена остыла после их первого разбирательства и теперь была расположена говорить без нервов. Он приехал вечером, потому что знал: по вечерам людей больше страшит одиночество, чем в бурные дневные часы. Сония, жившая, как он полагал, в последние дни одна, должна была уже устать от одиночества, и это вполне могло отрезвить ее и расположить к примирению.