Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика - [66]

Поэтому любой человек у Полякова имеет шанс спастись. Остаётся в живых семья Михаила Свирельникова, повисает на балконных перилах Олег Башмаков, возвращается к супруге Александр Калязин…

Закономерно и то, что рассказ почти всегда ведётся от третьего лица. Поляков – осознанно или нет – не даёт заплутавшим и сбившимся с пути вести историю «от себя», не хочет делать своего персонажа центром мира. Ведь с точки зрения христианского сознания мир не гомо-, а теоцентричен. И как бы ни были сильны навязанные народу принципы «бери от жизни всё», «после нас хоть потоп», «умри ты сегодня, а я завтра» – всегда есть ещё и другой голос, и его любой человек, родившийся в России, время от времени слышит.

Да, за русским человеком есть Кто-то ещё. В первом приближении это автор, улыбающийся, как Додо из кэролловской сказки. При более внимательном взгляде становится ощутим и другой взгляд. Взгляд Бога. Господь тихо стоит за кромкой жутковатого мира новой России, утонувшей в бесплодных влечениях и развлечениях. Его присутствие тем более ощутимо, чем менее прямо высказано.

Вот почему человек у Полякова не является «мерой всех вещей», и писатель подчёркивает это выбором формы повествования. Но зато он никогда не бывает и одинок по-настоящему даже в самых отчаянных ситуациях.

Впрочем, явных знаков Его присутствия у Полякова тоже достаточно.

Например, «эскейпер» сантехнического бизнеса Олег Башмаков со смешным отчеством Трудович, доставшимся ему от эпохи «бытового авангарда», в детстве был тайно крещён. Правда, «в купель он лезть не хотел, крепко ухватил батюшку за епитрахиль – и тот пробасил, что паренёк вырастет рукастый». Крещение отложилось в сознании «нового русского», а это значит, что для Господа он не потерян и имеет шансы не сорваться с балкона своей беспокойной и неправедной жизни.

Тема возрождения церкви также близка Юрию Полякову. Он сохраняет в читателе надежду на пробуждение народа к вере, хотя это пробуждение идёт непросто. Во многом из-за того, что прорабы перестройки и постперестройки успели и церковную тему вывалять в политической грязи: «Рыжеволосый парень, из тех, что в революцию разбивали рублёвские иконы о головы новомучеников, кричал, надрываясь, в мегафон: – До семнадцатого года здесь была сельская церковь Зачатия Праведной

Анны в Завьялове. А в селе Завьялове жили триста человек. Теперь в нашем микрорайоне двадцать тысяч – и ни одного храма! Позор подлому богоборческому режиму! Долой шестую статью конституции! – Позор! – кричали старушки. – Долой!»

Но как бы цинично ни выглядела политизация русской трагедии, главное – это то, что храм всё-таки начинают восстанавливать. И однажды ударник капиталистического труда просыпается «от тугого колокольного звона, волнами прокатывавшегося сквозь бетонные коробки спального района».

«– Открыли церковь-то, – зевнула Катя. – Окреститься, что ли? – Тогда грешить нельзя будет, – предупредил Башмаков, притягивая к себе жену».

Герою, конечно, далеко до подлинной веры: «А если поверить в Бога и начать бегать по утрам? – подумал Башмаков». Но пусть только во время утренних пробежек мимо храма, он всё же «репетирует крёстное знамение», хотя и смотрит «со снисходительной иронией на спешащих к заутрене». Рано или поздно он придёт в храм.

Иногда Юрий Поляков мимолётным штрихом обозначает православную мерку человеческих поступков, замечая, что молиться о счастливом адюльтере способен только законченный атеист. Или возвратился домой блудный муж после ток-шоу «Семейные катастрофы»: «Жена была на кухне – стряпала. На сковородке шипели, поджариваясь, как грешные мужья в аду, котлетки» (с. 666). А может – нет-нет да и пошутить насчёт «нормального православного телосложения» какого-нибудь батюшки.

Встречается у Юрия Полякова и целая история воцерковления. Например, в «Грибном царе».

Заместитель секретаря парткома по контрпропаганде Вениамин Иванович Головачёв по прозвищу Труба сперва был ярым атеистом. По заданию райкома он организовал «Антипасху» с пением антицерковных куплетов в исполнении ВИА «Пер-петуум-мобиле». Но затем на полигонных испытаниях попал под утечку ядерного топлива. С диагнозом «лейкемия» Труба списан из клиники домой как безнадёжный пациент. Почитав Евангелие, уверовав и воцерковившись, бывший контрпропагандист находит в себе силы пойти в храм. Случается чудесное исцеление. А спустя некоторое время Вениамина Головачёва (Трубу) рукополагают. Начинается новая жизнь.

Отец Вениамин занят бесконечными просьбами о материальном содействии храму и общине, но в личных целях спонсорскими щедротами почти не пользуется. Даже разговаривает по обмотанному скотчем разваливающемуся мобильнику. Для сантехнического предпринимателя Михаила Свирельникова это настоящее испытание: осуждать или не осуждать? Вроде и хитрован, но не вор и не сребролюбец.

Батюшка жалуется: «Не дают мне денег, Миша! Думают, себе прошу. На жизнь. А я если на жизнь и беру, то чуть-чуть. Чтобы жена не сердилась. Устал я канючить, Миша. Прости!» – и бежит за Свирельниковым, «подхватив рясу и пачкая кроссовки в жиже», чтобы вручить новый крестик на тесёмке. «– Спасибо, отец Вениамин! – сквозь горловой спазм проговорил директор “Сантехуюта” и неожиданно для себя поцеловал Трубе руку, пахнущую олифой».