Моя темная Ванесса - [26]

Раздав нам распечатки другого стихотворения Фроста, «Заложенное в семени», мистер Стрейн велел нам прочесть его про себя, а когда мы закончили, попросил перечитать его снова.

– Только на этот раз, – сказал он, – я хочу, чтобы, читая, вы думали о сексе.

Прошло мгновение, прежде чем все осознали его слова, прежде чем нахмуренные лбы уступили место пунцовым щекам; и мистер Стрейн с улыбкой наблюдал за нашим явным смущением.

Только вот я не смутилась. Упоминание секса хлестнуло меня по лицу, и жар разлился по моему телу. Может, он это сделал ради меня. Может, это его следующий ход.

– Вы хотите сказать, что это стихотворение – о сексе? – спросила Дженни.

– Я хочу сказать, что оно заслуживает внимательного и непредвзятого прочтения, – ответил мистер Стрейн. – И давайте будем честны: я прошу вас подумать на тему, мыслям о которой вы и без того посвящаете значительную часть своего времени. А теперь за дело. – Он хлопнул в ладоши, давая нам знак начинать.

Перечитывая стихотворение с мыслями о сексе, я и правда заметила то, чего не видела раньше: упоминание нежных лепестков, гладкого зерна и сморщенного гороха, финальный образ изогнутой спины. Даже сама фраза «заложенное в семени» выглядела откровенно двусмысленной.

– Что скажете теперь? – Мистер Стрейн стоял спиной к доске, выставив одну ногу перед другой. Мы ничего не говорили, но наше молчание только доказывало, что он прав и стихотворение все-таки о сексе.

Дожидаясь ответа, он обводил глазами класс и, кажется, смотрел на всех, кроме меня. Том набрал в грудь воздуха, собираясь заговорить, но тут прозвенел звонок, и мистер Стрейн с разочарованным видом покачал головой.

– Какие вы все пуритане, – сказал он, отпуская нас взмахом руки.

Когда мы вышли в коридор, Том спросил:

– Это что за херня сейчас была?

С самоуверенно-авторитетным видом, от которого я так и вскипела, Дженни ответила:

– Он ужасный женоненавистник. Сестра меня насчет него предупреждала.

После уроков Джесси не пришел на встречу клуба писательского мастерства. В аудитории были только я и мистер Стрейн, и она казалась мне огромной. Я сидела за партой, он – за своим столом. Мы смотрели друг на друга через бескрайний континент.

– Сегодня мне нечего тебе поручить, – сказал он. – Литжурнал в отличной форме. Когда появится Джесси, сможем начать редактуру.

– Мне уйти?

– Если хочешь, можешь остаться.

Конечно, я хотела остаться. Я достала из рюкзака блокнот и открыла стихотворение, которое начала прошлым вечером.

– Что скажешь о сегодняшнем уроке? – спросил он.

Сквозь оголившийся до скелета клен в класс пробивалось низкое солнце. Мистер Стрейн маячил тенью за своим столом.

Прежде чем я успела ответить, он добавил:

– Я спрашиваю, потому что видел твое лицо. Ты выглядела, как испуганный олененок. Я ожидал, что остальные будут шокированы, но не ты.

Значит, он все-таки на меня смотрел. Шокированы. Я вспомнила, как Дженни назвала его женоненавистником. Какой узколобой обывательницей она себя показала. Я вот совсем не такая. И, надеюсь, никогда такой не стану.

– Вы меня не шокировали. Мне урок понравился. – Я прикрыла глаза рукой, чтобы разглядеть его лицо, его нежно-снисходительную улыбку. Этой улыбки я не видела несколько недель.

– Какое облегчение, – ответил он. – Я уже начал было подумывать, что ошибся насчет тебя.

При мысли, что я чуть не совершила серьезный промах, у меня перехватило дыхание. Один неправильный шаг с моей стороны мог все разрушить.

Мистер Стрейн выдвинул нижний ящик стола, достал оттуда книгу, и я по-собачьи навострила уши. Условный рефлекс Павлова – мы проходили его по факультативной психологии прошлой весной.

– Это мне? – спросила я.

Он сделал неуверенное лицо.

– Если я тебе ее одолжу, ты должна пообещать, что никому не расскажешь, кто тебе ее дал.

Я вытянула шею и попыталась прочитать название.

– Она что, незаконная какая-то?

Он рассмеялся – по-настоящему рассмеялся, как когда я назвала Сильвию Плат эгоцентричной.

– Ванесса, как ты вечно умудряешься найти идеальный ответ на то, чего не понимаешь?

Я насупилась. Мне не понравилось, что он думает, будто я чего-то не понимаю.

– Что это за книга?

Мистер Стрейн подошел ко мне, держа книгу так, что обложки по-прежнему не было видно. Я схватила ее, как только он положил ее на стол. Перевернув книгу, я увидела на мягкой обложке худенькие ноги в коротких носках и двухцветных ботинках, плиссированную юбку, из-под которой торчали костлявые коленки. Большие буквы поверх ног: «Лолита». Это слово мне уже где-то встречалось – кажется, в статье о Фионе Эппл, где ее называли «лолитоподобной», то есть сексуальной и слишком молодой. Теперь я понимала, почему мистер Стрейн рассмеялся, когда я спросила, не запрещена ли эта книга.

– Это не поэзия, – сказал он, – а поэтическая проза. По крайней мере, слог ты точно оценишь по достоинству.

Перевернув книгу и пробегая глазами аннотацию, я чувствовала на себе его взгляд. Очевидно, это была очередная проверка.

– Выглядит интересно. – Я бросила роман в рюкзак и вернулась к своему блокноту. – Спасибо.

– Потом расскажешь, что думаешь.

– Расскажу.

– Если тебя с ней поймают, я тут ни при чем.