Моя темная Ванесса - [25]

– Вы как-то об этом упоминали.

Под его изучающим взглядом мне все сложнее было изображать невозмутимость. Я поджала губы, пытаясь не нахмуриться.

– Что-то я такого не припоминаю, – сказал он.

– Тем не менее это так. Иначе откуда бы мне знать?

Мой голос прозвучал резко, зло, и я заметила, что мистер Стрейн немного опешил. В то же время вид у него был добродушный. Казалось, он умиляется моей досаде.

– Может, я туда ходила, – добавила я. – Знаете, чтобы оценить обстановку.

– Ясно.

– Вы злитесь?

– Вовсе нет. Я польщен.

– Я видела, как вы достаете продукты из машины.

– Правда? Когда?

– Вчера.

– Ты за мной наблюдала.

Я кивнула.

– Тебе надо было подойти и поздороваться.

Я прищурилась. Не такой реакции я ожидала.

– А вдруг бы меня кто-нибудь увидел?

Он улыбнулся, склонил голову набок.

– А что такого в том, чтобы подойти и поздороваться?

Я сжала челюсти и принялась тяжело дышать через нос. Его простодушие выглядело наигранным. Он как будто дразнил меня, прикидываясь дурачком.

Все еще улыбаясь, он откинулся на стуле, и при виде того, как он отклоняется назад, скрещивает руки, мерит меня взглядом, как какую-то забавную диковинку, внутри меня вспыхнул такой сильный и внезапный гнев, что я сжала кулаки, чтобы не закричать, не схватить с его стола гарвардскую кружку и не запустить ею ему в лицо.

Я резко развернулась, вылетела из класса и понеслась по коридору прочь. Ярость не покидала меня до самого общежития, но стоило мне попасть к себе в комнату, как гнев исчез и осталось только ноющее желание увидеть смысл, мучившее меня уже несколько недель. Он сказал, что хочет меня поцеловать. Он ко мне прикасался. Теперь к каждому нашему разговору примешивалось что-то потенциально разрушительное, и с его стороны нечестно было делать вид, что это не так.

Я получила по геометрии двойку с плюсом за четверть. Когда миссис Антонова объявила об этом на нашем ежемесячном ужине в итальянском ресторане, все глаза устремились на меня. До меня не сразу дошло, что речь обо мне; мои мысли блуждали, я методично отрывала от ломтя хлеба кусочки и раскатывала их в пальцах.

– Ванесса, – сказала она, постучав костяшками по столу. – Двойка с плюсом.

Я подняла глаза и поймала на себе всеобщие взгляды. Миссис Антонова держала в руке листок бумаги – ее собственные отзывы.

– Значит, у меня теперь только один путь – наверх, – сказала я.

Миссис Антонова в упор посмотрела на меня поверх очков.

– Не факт, – сказала она. – Ты можешь провалить экзамен.

– Я не провалю.

– Тебе нужен план действий, нужен репетитор. Мы тебе его найдем.

Я сердито уставилась на стол, а она перешла к следующему подопечному. При мысли о репетиторе у меня свело живот, потому что занятия с репетиторами проходили в консультационный час, а значит, мне предстояло проводить меньше времени с мистером Стрейном. Кайл Гуинн сочувственно улыбнулся мне, получив похожую новость по поводу своей оценки по испанскому, и я съехала на стуле так низко, что почти подпирала подбородком стол.

Когда я вернулась в кампус, в комнате отдыха «Гулда» было полно народу. По телику передавали результаты выборов. Втиснувшись на один из диванов, я стала смотреть, как по мере закрытия участков штаты делились на две колонки. «Вермонт за Гора, – сказал ведущий. – Кентукки за Буша». Когда на экране мелькнул Ральф Нейдер, Дина с Люси захлопали, а когда появился Буш, все заулюлюкали. Все указывало на то, что победит Гор, но в десять объявили, что Флориду возвращают в «неопределившуюся» колонку, и меня так все это достало, что я сдалась и ушла спать.

Сначала все шутили, что выборы никогда не закончатся, но, когда во Флориде полным ходом начался пересчет голосов, стало не до смеха. Обычно мистер Шелдон целыми днями сидел, водрузив ноги на стол, но теперь он внезапно ожил и принялся рисовать на доске разрастающуюся паутину, пытаясь проиллюстрировать, сколько опасностей угрожает демократии.

На американской литературе мы читали «Там, где течет река», и мистер Стрейн рассказывал о своем детстве в Монтане: ранчо, настоящие ковбои, медведи гризли, раздиравшие собак, высокие горы, заслонявшие солнце. Я пыталась представить его мальчишкой, но не могла вообразить, как он выглядит без бороды. После «Там, где течет река» мы начали проходить Роберта Фроста, и мистер Стрейн по памяти прочел нам «Другую дорогу». По его словам, стихотворение не должно было нас воодушевлять и многие неверно понимали его смысл. Поэт не призывает идти против течения, скорее с иронией признает тщетность любого выбора. Поверив, будто жизнь предлагает бесконечные возможности, мы закрываем глаза на страшную правду: жизнь – это всего лишь движение сквозь время под внутренний обратный отсчет, ведущий к последнему фатальному мгновению.

– Мы рождаемся, живем, умираем, – говорил учитель. – А все решения, которые мы принимаем в промежутке, все проблемы, над которыми мы ломаем головы изо дня в день, в конечном итоге ничего не значат.

Возразить не пытался никто, даже Ханна Левек – очень верующая католичка, которая, по идее, считала, что наши решения в конечном итоге значат очень даже много. Она только потрясенно таращилась на него, приоткрыв рот.