Моя сестра - [15]

Глава 7

На следующее утро я просыпаюсь со свинцовой головой, и меня переполняют сожаления. Все эти годы я ошибалась, думая, что возвращение домой поможет мне обрести чувство принадлежности к чему-то большему. Детские бредни. Здесь я не чувствую умиротворения, на меня не пролился водопад, облегчающий боль. Я все та же Айрини.

Желудок бурчит, неистово требуя еды. Я не ела уже много часов. Тянусь к тумбочке за телефоном, но потом вспоминаю, что он сломан. Бросаю взгляд на домашний телефон, раздумывая, не позвонить ли Антонио. Однако отказываюсь от этой идеи, хотя, насколько я помню, обещала перезвонить ему.

Из окна льется свет, и глаз цепляется за лимонный кусок стены, с которого я убрала картину. Сажусь, свесив ноги с кровати. Погода великолепная, облака рассеялись, и сияет солнце. Вдали я вижу горы, чуть ближе – деревню и церковь. На склонах ближайших холмов разбросаны внушительные дома, и вид весьма красивый. Достаю из сумки бутылку валиума, но убираю ее обратно нетронутой.

«Здравствуй, новый день», – говорю я себе.

Во внутреннем кармане сумки нахожу небольшую фоторамку. Антонио купил ее пару лет назад. Поместил туда нашу фотографию, обычно эта рамка стоит на его тумбочке. Похоже, он подложил ее, пока я не видела. Я хотела оставить ее в сумке, но в этом незнакомом месте вид его лица меня не задевает. По крайней мере, фото, где мы в Италии вдвоем – это неплохое напоминание, что я в состоянии строить собственную жизнь, хотя бы такую хлипкую. Мы чувствовали себя счастливыми в то время, когда была сделана эта фотография. Ставлю рамку рядом с кроватью.

Быстро прохожу мимо лестницы, и орошаю лицо водой, близкой по температуре к кипятку. Почему-то ванная покрашена в мягкий оттенок нежно-голубого. Сейчас краска уже состарилась и отваливается гигантскими кусками, как от экземы. Я полощу рот, опираясь на края раковины, потому что ноги слабеют. Провожу рукой по зеркалу, и появившееся отражение напоминает мне, как мало я похожа на отца.

Дотягиваюсь до крана и выключаю воду. Как только она перестает литься, раздается скрип половиц за дверью. Я смотрю вниз и через щель, где дверь неплотно прилегает к полу, вижу движение тени. Может быть, это та пожилая женщина. А может, это Элли. Я быстро закрываю щеколду, и тут же ручку поворачивают снаружи. Отпрыгиваю, дверь трясется.

– Ты здесь, Айрини?

Это Элли. Она еще раз дергает ручку, налегает на дверь. Я вижу, как пошатнулась дверная рама, слышу еле уловимый звук трескающегося дерева. Я налегаю со своей стороны, молясь, чтобы она остановилась. Что ей нужно?

– Я внутри. – Отступаю назад, она отпускает ручку. Почему она хочет войти? – Только что приняла душ.

Она снова проверяет дверь. Дверь не поддается:

– Приходи завтракать. Поторопись, – говорит Элли чуть более чем просто раздраженно.

Сидя на краю унитаза, слежу за тем, как исчезает тень ее ног. Убедившись, что она ушла, я сижу в тишине еще пять минут перед тем, как покинуть ванную. Ощущение, что мне снова тринадцать, и я прячусь в школьном туалете в надежде, что Роберту Нилу надоест меня ждать. Но теперь я прячусь от Элли, которая тогда была моим героем. Однако с тех пор многое изменилось. Много чего произошло с того дня, когда она выручила меня.

Делаю шаг из ванной и иду к спальне, одним глазом следя за лестницей, вдруг она еще ждет меня там. Бросаю взгляд на изображение, где мы с Антонио сидим перед фонтаном Треви во время незапланированной поездки в Рим, которую он мне подарил, оплатив моими деньгами. Сперва казалось логичным открыть ему доступ к моему банковскому счету, я знала, что он зарабатывает немного, и отчаянно желала, чтобы он был со мной. Но пока мы гуляли там вдвоем, я оплатила слишком много очаровательных итальянских палантинов, которые никогда не ношу. Потом были путешествия за границу. Ужины в ресторанах. Сначала меня это не волновало. Но потом он начал покупать подарки и себе. Мне пришлось тайком открыть еще один счет, на который я могла сцеживать деньги на оплату чеков. Я поняла, что деньги были одним из моих достоинств, и чем меньше становилось их, тем меньше становилась его привязанность.

Но я решаю забыть о раздражении, поскольку обращаю внимание на рамку, которая стоит не на том месте, где я ее оставила. Смотрю на сумку, валяющуюся на полу, я уверена, что оставляла ее рядом с кроватью. Это у меня галлюцинации после вчерашнего валиума? Или это Элли была здесь и трогала мои вещи?

Я захожу на кухню, и теперь воспоминания не всплывают в голове, как раньше. Вместо них меня встречает хрупкая морщинистая женщина, близкая к пенсионному возрасту, она делает что-то у раковины. Она одета в серое свободное платье, сверху – белый фартук. Женщина из домашнего персонала, это на нее я вчера наткнулась. То ли игнорирует меня, то ли не слышит. Я пересекаю комнату, и она замечает движение краем глаза. Поворачивается, половина ее лица расплывается в улыбке, а вторая половина застыла навечно.

– Доброе утро, – говорю я. У нее доброе, простое лицо, без ужимок и без прикрас. Именно так каждый из нас представляет бабушку. На лице нет косметики, с коротко стриженными волосами она тоже ничего особенного не сделала, на считая двух заколок за ушами. Когда-то она перенесла инсульт. Левая рука заметно слабее правой, плетью повисла вдоль ноги. Я всегда испытываю естественную симпатию к больным, поэтому подхожу к ней, не скрывая хромоты, которая только усилилась после вчерашнего лихорадочного сна в малюсенькой кроватке.