Моя публичка - [7]

Фамилия Шульгин не слишком распространённая, так что мне удалось провести небольшой поиск. Студент XX курса оказался отцом известного писателя. Однако даже этот факт не прибавил моего к нему уважения.

Так надо ли писАть на книгах?

Письмо из прошлого

Почему-то из всех отделов Публички долее всего мне не удавалось попасть в Полиграфию (так называется один из двух иностранных фондов). Наконец случай занёс меня и туда. В ту пору я собирал материал об одном никогда не переводившимся французском авторе. В библиотеке нашлось собрание его сочинений, выпущенное в самом конце шестнадцатого века ещё при жизни писателя. Я заказал книги и привычно стал ждать вызова в Россику. Вместо этого пришёл вызов в Полиграфию, о существовании которой я не то чтобы не знал, а просто забыл. С вызовом в руках я поднялся по лестнице, что возле Генерального каталога, и позвонил в дверь, на которой не было вовсе никакой надписи. Прождав некоторое время, я уверился, что звонок не работает и толкнул дверь. Обычно книгохранилища бывают заперты, но тут дверь, заскрипев, приоткрылась и я оказался внутри.

В жизни мне не приходилось видеть ничего более мистического. Ряды стеллажей вздымались под самый потолок, куда-то на высоту пяти метров. Узенькие проходы напоминали улочки готических городов. Потемнелые от бессчётных лет тома громоздились всюду, места на полках им не хватало, и они лежали даже на полу. Бессильные лампы не могли развеять полумрак, что ещё больше нагнетало мрачную атмосферу. Короче, не хватало лишь скелета, прикованного к стеллажу, и звука мерно падающих капель.

Я попытался позвать кого-нибудь живого, но мой неуверенный писк заглох среди пыльных страниц. Решившись, я двинулся вглубь книжного лабиринта, словно щит держа перед собой бумажку с вызовом. Через полминуты я услышал шаркающие шаги и предо мной предстала «старушка дряхлая, полуживая», в синем сатиновом халате, валенках с обрезанными голенищами и сером вязаном платке на голове. Я ни секунды не сомневался, что вижу перед собой уборщицу, хотя швабры в руках у старушки не было. Тем не менее, я вздел белый флажок вызова и начал объяснять причину своего появления.

— Идём, — коротко приказал призрак уборщицы и повёл меня вглубь книгохранилища.

Немного спустя стеллажи расступились, освобождая место круглому столу, вероятно, тому, за которым сиживал король Артур со своими приятелями. Сквозь крошечное окошко нелепо виднелся кусочек оживлённого Невского проспекта. Старушка достала из шкафа заказанное мной собрание сочинений, выдала словарь и ушаркала во тьму.

Часа полтора я занимался привычным делом: листал страницы, стараясь проникнуться духом времени, переводил те строки, что поддавались моему дилетантскому знанию французского языка, переписал в тетрадку несколько выбранных наугад абзацев. А потом… Открыв очередной томик, я обнаружил письмо.

Лист бумаги, сложенный солдатским треугольником, был запечатан зелёной печатью (сургуч, или окаменевший от времени воск?). На печати — вставший на дыбы дракон и неразборчивая, оплывшая надпись. Печать переломлена ровно поперёк дракона, так что лист можно развернуть. Мелкий летящий почерк со множеством завитушек и росчерков; я не сумел прочесть там ни единого слова. Тонкая бумага без водяных знаков, но с отчётливыми следами мелкого сита. Значит — семнадцатый век.

Здесь уже не могла помочь даже очень интеллигентная уборщица. Решительно встав, я отправился на поиски библиографа. Спустя несколько минут меня вынесло на ещё одну полянку меж стеллажами. Здесь помещался письменный стол с чугунной настольной лампой, какие были в моде лет сорок назад. На столе возлежал сверхъестественной величины том, не фолиант даже, а нечто большее и толщиной сантиметров двадцать. В глаза бросился средневековый латинский шрифт. Перед книжным левиафаном сидела давешняя старушка и с увлечением читала древний текст. Не работала с ним, не переводила, а просто читала для собственного удовольствия, как мы читаем в метро занимательный детектив.

С тех пор я знаю, как обманчива бывает внешность; я принял за уборщицу старейшего и опытнейшего сотрудника библиотеки Фанни Давыдовну Бартновскую. Мне тогда удалось разговорить строгую хранительницу фонда, и я услышал немало библиотечных историй и легенд. Особо запомнилась фраза: «Всё-таки есть в жизни справедливость… ведь за всю войну ни одна бомба на библиотеку не упала. Зажигалки не в счёт, для того мы на чердаке и дежурили, чтобы их тушить».

Когда я показал письмо, Фанни Давыдовна тоже первым делом посмотрела на просвет бумагу, потом долго разглядывала текст, и наконец со вздохом сказала:

— Это первая треть семнадцатого века. Написано на старопольском, но я очень плохо знаю старопольский и ничего не могу прочесть. Где вы его нашли?

Я объяснил.

— Положите обратно, — сказала женщина, возращая треугольник. — Оно лежало там триста лет, пусть лежит ещё триста.

Так я и сделал. Уложил письмо на прежнее место, так чтобы печать пришлась на выемку, образовавшуюся среди страниц. Книгу я сдал и теперь только я и Фанни Давыдовна знаем, где лежит непрочитанное письмо. Возможно через триста лет его найдут, ведь в хорошей библиотеке ничто не пропадает бесследно. А если вдуматься, то и вся библиотека это одно огромное письмо, которое начали писать наши предки. И хотя это письмо не закончено и посейчас, оно находит своего адресата каждый день.