Моя публичка - [3]

Я пролистал книгу, которой не мог прочитать, как умел срисовал виньетки на первой и последних страницах, переписал эти страницы в тетрадку, стараясь сохранить особенности старинного шрифта, в котором S не отличается от F, а вместо предлога et ставится красивый значок &. Знаменитой фразы: «Чтящий троицу, на деле чтит четверицу, поскольку, поклоняясь самой троице поклоняется ещё и каждой ипостаси по отдельности», — я не нашёл.

Собственно на этом и кончаются мои воспоминания об отделе редкой книги, если не считать краткой экскурсии, к которой я однажды примазался, чтобы послушать, что говорят об отделе официальные экскурсоводы. Здесь же я хочу рассказать об удивительном ощущении, которое испытываешь, когда держишь в руках книгу, изданную четыреста с лишком лет назад. Ломкая кожа, чуть пожелтевшие листы тряпичной бумаги, на какой нынче печатают разве что денежные знаки. Если взглянуть на просвет, то можно видеть следы сита, на котором бумага отжималась. Шрифт, копирующий рукописные буквы. И, если вглядеться и представить кожу эластичной, бумагу свежей и буквы, пахнущими типографской краской, то можно увидеть людей прошлого не премудрыми энциклопедийными старцами, а живыми, мятущимися человеками. Подлинник вообще обладает удивительной силой воздействия, какой лишены даже самые лучшие перепечатки.

История с богословскими сочинениями Сервета имела неожиданное продолжение, правда, не связанное с Публичной библиотекой. Избалованный бесконечно богатыми фондами Публички, я решил, что мне доступна едва ли не любая книга, но очень скоро обнаружил, что это не так. Я вознамерился подержать в руках «Географию» Птолемея, изданную в Лионе братьями Трезхель. Редактором этой книги и автором примечаний был Мигель Сервет. Именно там он обратил свою критику не просто против отцов церкви, деятелей Константинопольского и Анкирского соборов, но и против самой библии. В литературе удалось найти лишь одну цитату из этой книги — описание Палестины: «Знай, однако, благосклонный читатель, что ложь или хвастовство были причиной описаний столь прекрасной земли, опыт же купцов и заграничных путешественников говорит о земле бесплодной, лишённой всяческой приятности. Поэтому обещание земли обетованной есть не более чем хвастливое туземное пророчество».

В сочинении Д'Артиньи нашлось упоминание, что «в прошлом году эта книга была куплена на королевском аукционе в Париже за сорок тысяч золотых ливров». А в ту пору основным покупателем королевского аукциона был русский посланник, пополнявший фонды Эрмитажной библиотеки. Посему, потерпев неудачу в Публичке, я отправился в Эрмитаж. Эрмитажная библиотека также существует на правах архива, однако милиционер у входа позволил мне позвонить по внутреннему телефону и поговорить с библиографом.

Всё-таки, все настоящие библиографы превыше всего ценят возможность помочь читателю. Меня провели мимо стража в святая святых — научный каталог. Там выяснилось, что искомой книги нет и в Эрмитаже, зато есть рукопись двух первых книг Мигеля Сервета.

Можно представить, что чувствовал я в ту минуту! Библиограф тоже чрезвычайно заинтересовался и принёс книгу. Конечно, это не была исходная рукопись, но вещь не менее интересная. Неведомый анабаптист в далёком шестнадцатом веке скрупулёзно скопировал трёхсотстраничную книгу, добавив от себя лишь краткую приписку в конце: «Переписано мною лета 1531 страница в страницу, строка в строку, буква в букву». Даже форму литер и виньетки в начале и конце книги переписчик воспроизвёл с завидным искусством. Для сравнения я вытащил свои писульки и мне стало стыдно.

Спецхран

Уже несколько лет в одном из коридоров Публички можно видеть скромную выставку «Возвращено из спецхрана», но что это за спецхран и где он находится, никто толком не знает. Нетрудно догадаться, что этот отдел будет существовать и впредь, во всяком случае до тех пор, покуда имеется в России литература под строгим грифом «ДСП». Ясно, что попасть в Спецхран ещё сложнее, нежели в Отдел редкой книги, туда на смущённой улыбке не пролезешь. Однако, прихотливый случай однажды занёс меня и в эти засекреченные помещения.

Судьбина постоянного читателя такова, что тебя в конце концов начинают узнавать и считать своим. Оно и верно, старый читатель порой лучше нового работника. Со мной часто здороваются в коридорах, а если бы мне вздумалось в столовой стать в короткую очередь сотрудников, то полагаю, меня приняли бы за своего и никто не стал бы возражать. Так и случилось, что однажды, когда я спускался из кабинета библиотековедения, ко мне подлетела смутно знакомая дама и воскликнула:

— Как удачно, что я вас встретила! Помогите пожалуйста перетащить шкаф, а то у нас в отделе мужчин совсем нет.

Она ещё долго объясняла, куда и зачем надо перетащить этот шкаф, но я просто кивнул и отправился следом за обрадованной женщиной.

Шкаф мы тащили втроём — я и двое молодых людей в синих халатах. Волокли неудобную громаду по узким извилистым коридорчикам, между нависающими стеллажами куда-то в неведомые глубины библиотеки. Местность становилась всё более дикой, проходы всё более узкими и, наконец, шкаф надёжно заклинило между дубовыми стеллажами, помнившими, вероятно, Крылова и Гнедича. Помучившись минут пять, мы решили передохнУть, а потом двигать шкаф обратно. Так у меня появилась возможность оглядеться. Странное было книгохранилище, доложу вам. Вместо привычных книг на полках громоздились картонные коробки, перетянутые бечёвкой и опечатанные. Надписи, большей частию цифровые, внушали трепет и почтение. Понять было нельзя ничегошеньки.