Моя преступная связь с искусством - [94]

……………………………………………………………………………………

Героиня понятия не имела о том, что официанты над ней посмеялись, и в шутку принесли ей поднос с семью различными специями, а также два свадебных канделябра, поставив их по обеим сторонам «зороастрийского» зеркала — народу в ресторане было немного, делать им было нечего, и покоя не давал тот факт, что женщина может находиться в ресторане одна.

Поэтому они исполнили все свадебные ритуалы и поженили двух находящихся в зале людей. Одну, молодую женщину в белом платье, они видели перед собой — погруженную в свои мысли, теребящую в руке набор с иголками (этот набор и послужил начальным толчком) и затем напряженно глядящую через стол, на стул, где никто не сидел. Второго, немолодого мужчину, они просто представили, причем у каждого перед глазами не пойми почему был один и тот же образ (может быть, дух Света Любви действительно спустился на кухню и нашептал что-то каждому на ухо).

Видя молодую женщину, накладывающую еду на пустую тарелку, стоящую на другом краю стола, официанты просто не смогли удержаться от шутки и сразу же принесли все остальные причиндалы персидского свадебного ритуала, включая две сахарных головы, которые стали потирать друг о друга, а роль «Корана» выполнял лежащий на столе «Омар Хайям».

Героиня же везде искала знаков, но, не будучи знакома с протоколами и процедурами потусторонности, безрезультатно копалась в цифрах и датах, не осознавая, что как раз в тот момент, когда она получила ответ «никакого потаенного смысла в этих трех цифрах нет», происходило великое таинство, и она навеки была соединена с тем, кого так сильно любила.

Теперь она, не подозревая об этом, действительно попала в черную дыру, в дырку в пространстве, угодила в другое окно.

Она стала — сама об этом не зная — женой Света Любви.

И поэтому все живые мужчины разлетались от нее будто моль.

* * *

Рафинеск, находясь в Америке, гостил у друга-художника, и однажды ночью, уже надев пижаму и неуклюжий колпак, заметил огромную моль, которую тут же и постарался прибить оказавшейся в комнате дорогой скрипкой.

Потерявший разлетевшийся на куски, инструмент, друг Рафинеска отплатил ему жестокой монетой. Он подарил Рафинеску литографию придуманной рыбы, которую Рафинеск, у которого не возникло ни малейшего подозренья в подлоге, с видом знатока описал.

В 1815-м году родившийся в Константинополе Рафинеск перебрался в Америку, после того как умер его маленький сын, названный в честь шведского натуралиста Карла Линнея; однако, неудачи продолжали преследовать эксцентричного ботаниста — корабль, на котором он плыл, затонул и, хотя Рафинеску и удалось выплыть живым и здоровым, он потерял шестьдесят тысяч ракушек, весь гербарий и пятьдесят набитых книгами сундуков.

Найдя работу в университете в Кентукки, Рафинеск рассорился абсолютно со всеми и вновь отправился в странствия; ходили слухи, что он проклял университет, так как почти сразу же после его скороспешного бегства ректор университета скончался от малярии, а главное здание сгорело дотла.

Несмотря на все свои достижения в зоологии, ботанике, эволюционной теории, антропологии и лингвистике, на похороны Рафинеска, добитого раком желудка, пришла лишь горстка друзей, а часть его коллекции угодила в помойку.

Все перечисленные в «Зеркалах» ученые и герпетологи прекрасно разбирались в классификации видов и могли описывать созданных Всевышним тварей, но ни своими коллекциями и литографиями, ни уверенностью в том, что они наконец достигли успеха и докопались до истины, сделав кучу важных открытий, ни вымышленными историями и придуманными рисунками несуществующих рыб или птиц, ни научными трактатами с вкраплениями нравоучений, они не смогли избегнуть судьбы и не смогли стать затейливее холоднокровного, хранящего змеиное молчанье Творца.

2008

Часть II

Моя преступная связь с искусством

Диме Бавильскому

Эта женщина читала все мои мысли.

С высоты литературного опыта говорю: чтобы поведать историю, от которой побегут мурашки по коже, не нужно растрачивать множества слов.

Жизненный опыт напоминает: главные герои рассказа мертвы и они не могут мне возразить или добавить хотя бы полстрочки. Незнакомая невысокая женщина оказалась рядом со мной у окна.

Вместе мы смотрели на скрытую мглой крышу напротив.

— У нас в Сан-Франциско, хотя туман, но тепло, — думала я. — А вот завтра буду в Нью-Йорке и там обязательно зайду в здание на Бродвее, где когда-то размещалась его галерея… и там будет стужа, там уже будет настоящий январь.

— Конечно, по сравненью с Нью-Йорком, где сейчас холодрыга, наша погода покажется ерундой, — сказала она.

— Сначала его бродвейская галерея, — подумала я. — А потом хорошо бы посетить таинственный Тегеран, где он родился; только бы найти говорящего на фарси проводника.

— Я из Персии, меня зовут Нази, — сказала она.

— У меня был друг, армянин по фамилии Бахман, он вырос в Иране, — сказала я и, представившись, протянула ей руку.

— Мое детство прошло в Тегеране, совсем недалеко от района, где жили армяне, — сказала она, протянув мне руку в ответ:

— И по твоим глазам я уже все поняла.

Я взглянула на нее попристальней: не вяжущийся с компьютерным миром кочевничий «этнический» плед, торчащие по-эйнштейновски во все стороны волосы, учение о суфизме вместо учебника по софту подмышкой, — и не удивилась, что ей сразу же стало ясно, что он был мне не просто друг и что его больше нет.