Моя преступная связь с искусством - [33]

Мать Паскаля была холодна — даже цвет ее кожи, ровный, молочный и светлый, напоминал снег; руки всегда были увлажнены и пахли лосьоном, так что при пожатии сразу выскальзывали из рук того, кто их пожимал; Паскаль же (названный Паскуале в честь сицилийского друга родителей, но в Америке превратившийся просто в Паскаля) был смугл и порывист, с вьющимися волосами и россыпью родинок на спине, и он в бешенстве рвал белотелые материнские письма, а потом, когда вместо писем стала прибывать электронная почта, споро выключал холодный экран, только e-mail матери стукался о дно невидимого ему ящика и наверху показывались прохладные, как ее ментоловые подушечки, строки: «Дорогой сын, отцу назначили еще одну операцию, а ты как всегда так далеко». И, вдали от своей северной родины, Паскаль находил удовольствие в странных сближениях, что случались порой в процессе изучения семейного древа.

Увы, когда он открыл пакет, он испытал и разочарование (дерево сегодня не разрастется), и одновременно восторг: перед ним лежал увесистый бронзовый герб. К гербу прилагалось фото: профессор Феррара в пустыне, с ружьем, лежащим у ног, с чалмой на голове и проводниками, очевидно, членами туземного племени. Обе вещи, и чужой герб, и фото с ненужным ружьем именно из-за своей бесполезности были ценны: вот же, уважаемый университетский профессор не поленился, пошел на почту и сразу отправил, значит, в этом есть смысл и есть вес.

Паскаль сразу бросился писать ответный имэйл, но запутался в кисее слов: фото хорошо потому, что профессора можно теперь визуально сравнить с его предками или при необходимости узнать на перроне, а что же сообщить про ружье и чалму? Ведь поблагодарив за посылку, надо что-то сказать и о ружье, и о гербе, чтобы Феррара понял, что Паскаль оценил его романтичную жизнь, полную сюжетных и судьбоносных изгибов, жизнь, которой рискуешь в пустыне ради удовольствия вырыть из земли каких-то червей.

Паскаль был внимателен, вежлив. Другие работники почты каждого нового посетителя, пришедшего купить марки или, допустим, отправить овсяное печенье, одеяла и телефонные карточки американским солдатам в Ирак, воспринимали как очередного мужчину или женщину со стертым стандартным лицом, нескончаемую, неповторяющуюся вереницу; Паскаль запоминал всех и часто огорошивал какую-нибудь напудренную пенсионерку в платье в горошек словами: «Вчера вы пришли с желтым зонтом и купили внуку голубого медведя в почтальонской фуражке», и точность его памяти была безупречна. Впрочем, эта его способность вряд ли кому-нибудь была нужна.

Несмотря на замешательство со словами, Паскаль чувствовал, что они с Феррарой одного рода-племени и что он в любой момент может профессору позвонить и написать, и профессор сразу же встрепенется и снимется с места, и они вместе начнут поливать и взращивать дерево, и добавят к сопутствующей розыску родных коллекции фотографий очередную, где они с профессором сидят за столом, а рядом притулился токарь из ультиматумной Тулы или винодел из Вероны, их новонайденный родственник.

Паскаль был прав: только он сообщил профессору, что едет в Италию, чтобы провести свой оплаченный правительством отпуск и отдохнуть от ярких и гладких как мыло рекламных бумажек (которые он, когда за ним никто не следил, бросал в серую урну), как Феррара пригласил его в гости. Мало того что он встретил Паскаля на железнодорожном вокзале в Милане и, лысый, ловкий и бодрый в своем бордовом поло и таких непрофессорских, смущавших Паскаля, сандалиях, вручил ему бутылку с минеральной водой и помог донести чемодан до машины, но еще и привел незнакомца к себе в дом, где на диване и стульях были разложены различной степени растрепанности и раскрытости (одна — на первой, другая — на серединной странице) брошюры. В недоумении приглядевшись, Паскаль понял, что это были пособия по графологии (которой в Америке, по его наблюдениям, занимались одни шарлатаны), и жена Феррары, тоже ловкая женщина с неровно выгоревшими на солнце или просто плохо покрашенными палево-ржавыми волосами и типичной для немиловидных миланок суховатостью и в теле, и в манере общения, сказала, что у нее завтра «тест».

«В Италии любой кадровик имеет право проверить почерк сотрудника фирмы. По почерку многое можно сказать», — объяснил Феррара необычные интересы жены, и Паскаль снова почувствовал себя дома: вот страна, подумал он, где можно жить в старинном доме с видом на даунтаун и изучать вегетативное размноженье нерелевантных червей, и не только не впасть в рутину, как случается в США, когда вся жизнь превращается из выезда и заезда в гараж (выезд из своего, домашнего, когда дверь ползет вверх при одном только нажатии кнопки и заезд в большой, бетонный, под зданием офиса, магазина, завода), но и вдохновляться практически посторонним древом, усаженным мертвецами.

Паскаль гордился, что древо уходило корнями в пятнадцатый век.

Только вчера, опять не найдя общего языка с матерью (видимо, даром пропали уроки лингвистики, думал он про себя), Паскаль провел целый день на туринском кладбище, ползая по надгробиям и списывая с них полустертые надписи, перемещаясь из одного голого гранитного склепа в другой и видя в каждом переходящие из века в век, из склепа в склеп повторяющиеся имена — Лаура, Клаудина, Эдуардо, Энрико (какая польза была родившейся в 1834-м году Клаудине от того, что через сто лет ее родственницу назовут тоже «Диной» и она умрет примерно в том же возрасте от женской болезни — это Паскалю было неясно, и схожие имена вызывали в нем раздражение, подобное тому, когда он пытался определить, кто же получатель письма: Уильямс Сол или его сосед Уилли Солана), и вот сегодня они уже обсуждают с Феррарой не только мертвых, но и живых.