Моя последняя ложь - [9]

– Поезжай, – говорит он, ставя передо мной тарелку с рататуем.

Это мое любимое блюдо. Оно источает аромат помидоров и трав Прованса. В обычной ситуации я бы не тратила ни мгновения. Но предложение Френни испортило мне аппетит. Марк чувствует это и ставит рядом с тарелкой большой бокал, почти до краев наполненный пино нуар.

– Я думаю, поездка пойдет тебе на пользу.

– А вот мой психотерапевт с тобой бы не согласился.

– Не думаю. Это же типичная ситуация, когда надо закрыть гештальт.

Видит бог, это мне необходимо. В течение полугода все девочки были официально похоронены – каждая в тот момент, когда семья наконец оставляла последнюю надежду. Сначала Эллисон. Все было очень пафосно. Натали, как всегда, посередине, тихие семейные похороны. Вивиан шла последней. Я была там, холодным январским утром. Родители мне запретили, но я все равно пошла, прогуляв школу. Я забилась в церковь, спрятавшись подальше от плачущих родителей Вивиан. На службе было столько сенаторов и конгрессменов, что у меня возникло чувство, будто я смотрю государственный телеканал.

Мне не помогло. Я прочитала о службах Эллисон и Натали в интернете, но и это не ничего не дало. Ведь был шанс, что они остались живы. Мне было все равно, что штат Нью-Йорк официально признал их мертвыми спустя три года. Но их тел не нашли, поэтому мы точно не знали, что с ними произошло.

– Думаю, дело не в этом, – говорю я.

– Так в чем дело, Эм?

– В лагере «Соловей» бесследно исчезли три человека. Ясно?

– Ясно, – отвечает Марк. – Но я чувствую, что ты что-то недоговариваешь.

– Ну ладно, ладно, – я испускаю тяжелый вздох прямо в тарелку, и стол заволакивает паром. – За последние полгода я ничего не написала.

Марк пораженно смотрит на меня, будто не верит сказанному:

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

– Значит, ты зашла в тупик.

– Хуже.

Я рассказываю ему все. Говорю, что могу писать только девочек. Что отказываюсь терять их в битве с лесом и диким плющом. Что я смотрю на белый холст день за днем и пытаюсь создать что-то еще.

– Ну хорошо, ты помешалась на этой теме.

– Именно, – отзываюсь я и делаю большой глоток из бокала с вином.

– Не хочу показаться бесчувственным. И обесценивать твои эмоции не хочу. Я понимаю, твои ощущения – это твои ощущения. Я не понимаю другого. Почему спустя пятнадцать лет тебя преследует случившееся в лагере? Ты же толком и не знала этих девочек.

Мой психотерапевт говорит то же самое. Да и как будто я не в курсе, что очень странно фиксироваться на событиях пятнадцатилетней давности. Я была знакома с ними всего две недели.

– Мы дружили. Мне плохо от того, что с ними случилось.

– Тебе плохо, или ты чувствуешь себя виноватой?

– И то, и то.

Я последняя видела их. Я могла остановить их, сказать, чтобы они не ходили туда, куда собрались, чтобы они не делали этого. Я могла доложить Френни или вожатой сразу после того, как они ушли. А я пошла спать. Я до сих пор помню слова Вивиан, они звучат у меня в голове.

«Ты еще слишком мала для этого, Эм».

– И ты боишься, что почувствуешь себя еще хуже, если примешь предложение Френни.

Вместо ответа я тянусь за бокалом, и в вине возникает мое трепещущее отражение. Я утыкаюсь в себя взглядом, пораженная. Неужели я и правда кажусь настолько грустной? Должно быть, да. Марк смягчается и говорит:

– Это естественно. Твои друзья погибли.

– Исчезли.

– Но они мертвы, Эмма. Ты же знаешь это? Самое худшее уже произошло.

– Есть кое-что похуже смерти.

– И что это?

– Неведение, – отзываюсь я. – Именно поэтому я рисую девочек. Но я больше не могу. Мне нужно жить дальше.

У меня есть еще несколько секретов. Марк знает основное, но многие детали я от него скрыла. Подробности о том, что происходило в лагере. То, что случилось после. Причину, по которой я всегда ношу браслет с птичками, стучащими друг о друга, если я двигаю рукой. Я не могу произнести все это вслух, потому что не хочу встречаться лицом к лицу с правдой.

Наверное, кто-то скажет, что я вру Марку. И всем остальным. Но после двух недель в лагере «Соловей» я поклялась никогда больше не лгать.

Я использую совершенно другую тактику. Я недоговариваю.

– Тем более стоит поехать. – Марк тянется ко мне и сжимает мои руки в своих.

Его ладони покрыты мозолями, а пальцы исчерчены шрамами. Так выглядят руки человека, который всю жизнь проработал поваром.

– Возможно, именно там ты поймешь, как начать писать что-то еще. Ты же знаешь, что иногда нужно пройти по всем кругам ада, чтобы выбраться наружу.

После ужина я возвращаюсь в лофт и стою перед пустым холстом. Его белизна расстраивает меня вот уже несколько недель. На холсте пустота, призывающая меня ее заполнить.

Я беру старую грязную палитру. Смешиваю краску, окунаю кончик кисти и заставляю себя нарисовать хоть что-нибудь. Что угодно, но не девочек. Я прикасаюсь к холсту. Ворсинки оставляют след.

Я отхожу на шаг назад и смотрю на мазок. Он желтый и слегка закругленный, похож на расплющенную букву S. Я понимаю, что это изгиб волос Вивиан, они развеваются по ветру, потому что она бежит. Ошибиться невозможно.

Я хватаю тряпку, пропахшую терпентином, и вытираю желтую краску до тех пор, пока от нее не остается лишь неясное пятно. Из моих глаз текут слезы. За последние месяцы я написала пятно.