Моя первая любовь - [47]

Семинар начинается в шесть, но многие опаздывают — пробки. Организатор — полненькая, симпатичная женщина «бальзаковского возраста» — спокойно пьет чай. Этим она и подкупала всегда, своей глубокой безмятежностью, обычно свойственной только беременным женщинам на больших сроках. Психолог Ирина беременной не была, но тоже часто «улетала» внутрь себя, да так далеко, что снаружи оставалась только улыбка чеширского кота. Мы были другими и поэтому тянулись к ней — замученные жизнью противоположности. После беличьего забега: дом — школа — автобус — метро — работа — обед — работа — автобус — метро, многие из нас выныривали тут, в маленьком помещении недалеко от «Курской», в состоянии «фотонной спутанности», накрученные сверх меры и свернутые с орбит. Ирина встречала всех чашкой чая и рассеянной улыбкой человека, который никогда никуда не спешит.

Сегодняшняя группа называется романтично — «Постижение чуда любви», но название не имеет значения, оно только задает тон, является чем-то вроде пароля, системы распознавания по типу «свой — чужой». Изучать чувства сегодня так модно, что мы невольно следуем моде, но если отбросить в сторону все эти новомодные слова: «расстановка», «Гештальт», «Хеленгер» и прочие атрибуты «самопознания», останется только желание попить чай с печеньем и поговорить по душам. Тут, в маленьком помещении недалеко от «Курской», всегда очень душевно. Если, конечно, какого мужчину вдруг не принесет нелегкая. Это же просто неприемлемо — постигать чудо любви, когда в комнате есть мужчина. Атмосфера меняется, никакого постижения чуда, одна сплошная «охота на живца», вместо того чтобы превращаться в чистое горное озеро, полное любви.

Я себя чистым горным озером никогда не чувствовала, и то, что я — женщина, всегда казалось какой-то нелепостью, странной ошибкой. Позже я узнала, что такие чувства появляются у многих, что и в этом я тоже не оригинальна. Смятение и неприкаянность свойственны многим некрасивым девочкам.

Мы рассаживаемся, и психолог Ирина задает вопрос «для разогрева» — о первой любви, но все молчат. Аудитория еще не готова, аудиторию надо еще раскачать. Аудитория еще чай не допила с печеньем. Тогда Ирина спрашивает, что отличает первую любовь от второй, третьей, сто тридцать третьей. Мы смеемся. Да, жизнь — сложная штука, и у многих из нас романов было — считать не пересчитать. Кто-то тянет руку вверх, и девушки оживляются.

— Это самое сильное чувство, потом такой любви уже не будет, — говорит Анна, высокая, немного нервная женщина, профессиональный бухгалтер, в разводе, растит сына. Из прошлых семинаров я знаю, что Анна всегда ждет от мужчин, что они придут и все оплатят. Я ее понимаю, у нее ипотека висит, как топор над головой. Ей не столько «постигать чудо любви», сколько миллион бы выиграть.

— Первая любовь — это самое чистое, самое высокое чувство. В ней нет ничего пошлого! — восклицает Наша Наденька, девочка лет двадцати двух — двадцати пяти, мы не знаем ее возраста точно, она его скрывает. Не замужем и никогда не была. Голова полностью забита романтической чушью, так что Наша Наденька ждет принца на белом коне. С конями в Москве все сложно, но без коня Наша Наденька не готова.

— Первая любовь — когда жить не можешь без этого человека, — добавляет Машенька, женщина-ягодка, как раз недавно справляли ее сорокапятилетие. Первая ее любовь была уже настолько давно, что вызывает только ностальгические воспоминания. Машенька улыбается, а я киваю. «Когда не можешь без кого-то жить». Да, именно это и есть первая любовь, чтоб ее!

— А вы что думаете? — спрашивает Ирина меня, и ее спокойный, безмятежный взгляд находит меня на крайнем месте в последнем ряду. Я не хочу отвечать. Мое мнение всегда какое-то кривое, неправильное. Оно часто оскорбляет чувства, особенно тех, кто ищет ее — большую и светлую любовь, рыцарей на конях и олигархов, раздающих чеки.

— Я не уверена, что первая любовь — это такое уж большое счастье, — говорю я. — Если бы я могла, я бы сразу начала со второй. Или с третьей.

Многие смеются. Некоторые согласны со мной — я это вижу. Но не все.

— Но почему? — спрашивает Наша Наденька. Я склоняю голову и закрываю глаза ладонью так, словно защищаюсь от слишком яркого света.

— Потому что первая любовь — это всегда больно. Все остальное: счастье, экстаз, романтика, — это все факультативно, но вот что больно будет, в этом можно не сомневаться. Первая любовь — она ведь именно из таких. И это так больно — любить кого-то больше жизни. Особенно если тебя не любят в ответ.

— Неразделенная любовь, — деловито кивает Наша Наденька. — Между прочим, ученые нашли ответ на этот вопрос. Все эти страдания — это все дофамин[3]. Говорят, это зависимость, похожая на наркотическую, и ее даже можно лечить.

— Лечить? — Я переспрашиваю с искренним интересом. — И как же?

— Таблетками! Успокоительными всякими, — пожимает плечами Наша Наденька.

— Ты этих ученых больше слушай, — фыркает Машенька. — Чего там лечить, само пройдет.

* * *

Я помню тот день, было холодно; кажется, была поздняя осень, и мы торчали в помещениях, потому что ни одежда, ни обувь не отвечали погоде, а других взять было неоткуда. Он подошел ко мне, заметив в толпе нахохлившихся от холода подростков, сбившихся в кучку в переходе одной из центральных станций метро. Тусовка. Он подошел, словно давно меня знал. Он не улыбался, не шутил, не кокетничал. Просто протянул руку и сказал: «Пошли со мной». И я пошла, вот так просто, позор — и только. Он стоял на одну ступеньку ниже меня на эскалаторе, смотрел на меня внимательными серыми глазами — взъерошенный, в дурацком черном пальто, похожем на революционную шинель, — и я чувствовала, что вдруг стала единым целым, самой собой. Чувство собственной целостности было таким сильным, что захватывало дух. Он был — как пароль, открывающий мне доступ к самой себе. Я могла смотреть на его лицо часами, и это опьяняло. В какой-то степени это действительно напоминало запой. Когда ко мне пришла первая любовь, я не знала никакой меры.