Мoя нечестивая жизнь - [133]

Живя вдали от семьи, в полном одиночестве, миссис Макгинти теперь могла разглядеть то, что у миссис Джонс находилось под носом и чего та не замечала.

Тогда ей казалось, что муж с ней только из-за денег. Но теперь она осознала, что они вдвоем сотворили Мадам Де Босак, вдвоем нажили богатство и вдвоем прошли ее нечестивый путь. Вот только теперь все позади. Никто больше не ахнет ей вслед, ослепленный ее нечестивостью и элегантностью. Никто не станет во все глаза разглядывать ее жемчужно-серые туфельки из кожи козленка или шляпку с испанскими кружевами. Никто не напишет в газетах, что она лакомилась пирожными в отеле «Вандом». Она никому более не интересна. Никакой от нее пользы. Никто не постучит среди ночи с криком: «Мадам, мадам! Быстрее, пожалуйста. Поторопитесь, прошу вас!»

В своей ссылке я поняла, что ошибалась в Чарли Джонсе. Все годы, пока я тосковала по своей семье из рода Малдун, по брату и сестре, Чарли оставался для меня воплощением того типа мужчин, против которого меня предупреждала миссис Дикс. Невоздержанным, легкомысленным, грубым. Да, он часто кричал, исчезал на дни, а то и недели. Однажды ударил меня. Часть его жизни оставалась для меня тайной. Но ведь он всегда возвращался. И он был круглым сиротой. А значит, главной мечтой его был дом. Родной дом. Как и для меня. И моим домом был он, Чарли. А вот была ли я его домом?

В последующие месяцы мистер Джонс и миссис Макгинти изредка переписывались – исключительно деловая корреспонденция. И вот в сентябре пришло письмо о «скором визите». И однажды утром миссис Макгинти села в конку, следующую от авеню Содружества до вокзала Парк-Пейс, дабы встретить поезд, прибывающий из Нью-Йорка. Ветер разносил по улицам сор, со свистом огибал здания, и это вовсе не sheehogues пели в его завываниях, это сама беда стонала. Небо было как овсянка, мутное и серое, отсвечивало желтым – верный признак приближающегося шторма. Миссис Макгинти взяла с собой зонтик, чтобы занять беспокойные руки.

Нью-йоркский поезд прибыл в лязгании железа и шипении пара. Миссис Макгинти дрожала всем телом. Скрежет металла был столь пронзителен, что у миссис Макгинти заныли зубы. Толпа пассажиров вывалилась на платформу. В своих темных костюмах и темных дорожных пальто они текли мимо миссис Макгинти, островком застывшей посреди платформы.

А вот и они, ее семья. Чарли – хитрые темные глаза, кривоватая улыбка, сильные руки, которые скоро обнимут ее. Аннабелль – такая до странности высокая и немного неуклюжая, с недоверчивой улыбкой.

Только что в вагоне отец сообщил ей, что на платформе ее ждет неожиданная встреча.

– Миссис Макгинти, – сказал Чарли.

– Мама? – едва слышно спросила Аннабелль, смертельно побледнев. – Это ты?

И я пропала в их объятиях, опьяненная запахом дочкиных волос и мягкостью мужниных усов, щекотавших мне щеку. Я не заметила бледного рыжеволосого юношу, стоявшего у Чарли за спиной с непокрытой головой.

– Энн, – сказал Чарли, оторвавшись наконец от меня. – Я привез тебе кое-кого.

Незнакомец со странным выражением на лице застенчиво, неловко шагнул вперед.

Протянул руку:

– Я Джозеф. Джозеф Троу.

– Как поживаете, мист… – И вдруг я все поняла. – Джо. Наш Джо, – прошептала я, почти теряя сознание. – Да?

Глава пятая Матушка…

Невысокий, с волосами кирпичного оттенка и веснушчатым носом, брат нисколько не походил на нас с Датч. Стройный, даже хрупкий, совсем не тот толстенький крепыш, каким я его запомнила, и лишь улыбка и глаза, в которых проглядывал бесенок озорства, напомнили мне нашего малыша Джо.

– Значит, вот моя сестра, в имени которой есть «Экс».

И он протянул мне руки так, словно знал меня всю жизнь.

Но он ничего не помнил. Ни поезда. Ни как спал на мне, будто я была его периной. Ни лакричного дыхания миссис Троу, ни того, как она пыталась подманить его своими бурыми конфетами, ни как называл нас с сестрой одним именем, Эксидатч, ни как тянул к нам пухлые ручки и плакал, когда мы уходили, ни как просил меня спеть ему колыбельную. И как я его любила, он тоже не помнил. И песенку «Кэтлин Мавурнин» забыл. И маму.

Его беспамятство в другой ситуации наверняка разбило бы мне сердце, но сейчас я сочла его благословением. Никаких воспоминаний, от которых воешь ночами. Никаких тайн вроде той, что Датч прятала под чулками в ящике комода. Джо Троу жил припеваючи – и тут спасибо мистеру Ч. Л. Брейсу и его теории свежего воздуха. Джо вырос в милом городке Брендивайн, штат Пенсильвания, где мистер и миссис Троу обосновались и купили молочную ферму, после того как решили, что жизнь поселенцев не про них. Джо – их родная кровь, сказали ему. Пичкали сына молоком и мелассой, научили играть на скрипке и принимать роды у коровы. У него была своя собака, енотовая гончая по кличке Зануда. Жизнь у моего брата была тихая, почти безмятежная. Он ходил в школу, закончил двенадцать классов, знал географию, помнил имена всех европейских королей, если не королей Лурга. А в одно прекрасное утро он проснулся и объявил, что поедет в Нью-Йорк, дабы разбогатеть. Тогда-то супруги Троу и решились.

– Ты родился в Нью-Йорке, – сказала миссис Троу. – И у тебя есть две сестры.