Мoя нечестивая жизнь - [126]

– Милая, – потрясенно прошептала я, – ты пыталась изувечить себя?

Она молча пожала плечами. Ее неприкаянность, отчаяние, ее слезы пробудили во мне дикую ярость. Я не хочу ей помогать. Почему я? Почему не кто-то другой? Пусть уходит и не возвращается. Это несправедливо, что она здесь, довесок к моим бедам. Ее не спасти. И почему я должна рисковать ради нее?

– Я не смогу тебе помочь. У меня свои беды. У меня семья. Маленькая дочь. Мне грозит тюрьма.

– Прошу вас. Прошу. Простите, миссис. Я не сделала ничего дурного.

– Мне знакомо это чувство. Я тоже не сделала ничего дурного.

– Я просто шла на рынок. У меня комната в пансионе, за мной ухаживает хороший парень, его зовут Хатчер, Джим Хатчер. Но этот ужасный человек, Хайнс, положил на меня глаз, и я сказала ему, чтоб не лез, а он спрятался в переулке и следил за мной, и когда я шла с корзинкой в руках, он… причем дважды….

– Ох, бедная.

– И недавно он опять появился. Я боюсь. Мне страшно, мадам. Джимми не верит моей истории. Говорит, я сама виновата, зачем было ходить по темным закоулкам в одиночку. Твердит, что Хайнс – мой любовник, представляете? А Хайнс просто мерзавец. Как я его ненавижу! Он мне не больше любовник, чем жаба, но как мне это доказать? Хатчер теперь жениться не хочет, я для него порченая. А я не могу вернуться назад. Не могу и не хочу.

И это чувство мне тоже было знакомо.

– Я убью себя, но не вернусь, – прорыдала она. – Выпрыгну из окна.

– Прекрати. Больше ты себя калечить не будешь. Даже и не мечтай.

– Вы сказали, что я могу прийти к вам… Вы так сказали. Если мне понадобится приют. Вы обещали.

Обещала. И теперь жалею. Это потянет на показательный процесс. К стервятникам-судьям, нарезающим круги вокруг меня, добавилась еще и Корделия. Почему некоторые люди только и делают, что попадают из одной передряги в другую? Вот вроде Корделии: смерть матери породила следующее несчастье, за ним последовала еще беда, потом еще – и так далее до скончания века. Только бы она перестала завывать. А то как в сумасшедшем доме. Надо что-то сделать, чтобы прекратила.

– Лучше бы я умерла! – выла Корделия.

– Хорошо, – сказала я зло. – Я сделаю все, что надо. Сегодня вечером. По-быстрому.

– Спасибо, – всхлипнула она и опять обхватила мои колени.

– Но жить ты здесь не сможешь, ясно? Нельзя, чтобы они тебя здесь нашли. Суд мой начинается в будущий понедельник. Через четыре дня. Ты должна сразу же уехать.

Она закивала:

– Мне жаль, мадам. Мне жаль. Простите.

По черной лестнице я провела Корделию в одну из свободных комнат. Наша единственная пациентка.

– Грета, – сказала я, вернувшись в клинику, – мне нужна твоя помощь.

– Нет, Экси. – Голос у Греты был подавленный. – Это мне нушна твоя.

Ее беды совсем вылетели у меня из головы.

Только сейчас я заметила, сколь ужасно она выглядит. Грета сидела за своим столом и отсутствующе смотрела в окно. Внезапно она уронила голову на стол и заплакала. Я забормотала утешительные слова и погладила по голове:

– Что с тобой стряслось?

– Мистер Шпрунт сказаль Вилли. Он сказаль свой сыну, что я бил шлюх.

– О, Грета!

– Я не даль ему деньги, и он сказаль: Вилли, твой мать шлюха, а ты – выб****к, сын шлюх. Он сказаль: Вилли, твой отец никогда не быль капитан.

– Негодяй, как он смел!

– Смель. Вилли пришель ко мне, спрашиваль: почему ты мне лгаль? Сын только двенадцат лет. Сказаль, ему стидно жить с такой матерь.

– Чепуха, он не мог поверить Шпрунту.

– Но он повериль! Он уже не хочет меня смотреть. Грета плакала и плакала. Как я ее ни обнимала, она была безутешна.

– Я сказаль тебе, – завывала она, – я сказаль тебе, если у меня не будет денги, что мне делайт! А денги нет! Шпрунт пропиль последний шент.

– Мне очень жаль. Я должна была дать тебе денег. Меня отвлекли.

– Ох, этот шуд, ты только о шуде и говоришь, твои беды и эта твоя Лиллиан, толко потому, что она принцесс, ты проводишь с ней дни, кормишь ее шладкий крем и черная икра, а на ошталных тебе наплевайт, ты ничего не слушайт, никогда не спросит, как там Грета? Как поживает Грета, которая работает на тебя все эти дни?

– Ты моя подруга. Разве я тебе не платила? Ты что, недостаточно получила? Хватило и на свой дом, и на учителей сыну, и на мужа-пропойцу.

– Не мужа! Schwein. Швинья. Он разориль меня. Он сказаль сыну такую вещь, про которую обещаль никогда никому не рассказывайт. Теперь сын не желает со мной разговаривайт! Я разорена навсегда!

– Грета, уйди от Шпрунта. Скажи Вилли, что каждое слово, сказанное этой жабой, ядовитая ложь. Приведи мальчика сюда и живи с нами.

Эта мысль мне самой понравилась. Грета будет жить с нами, как в старые добрые дни. Если меня посадят, хотя бы Грета будет при Вилли и Аннабелль. Станет содержать дом в порядке. Она умеет.

Но она смотрела на меня со смятением в глазах.

– Если тебя посадят, Экси, Вилли опять перестанет со мной разговаривайт. И больше не заговорит. Он уже в грош меня не ставит.

– Все будет хорошо. Вилли – твой сын. Шпрунт не сможет его забрать.

– Мне так штидно. Он никогда меня не простит.

– Простит. – Я присела и заглянула ей в глаза: – Сегодня вечером мне нужна твоя помощь. У нас пациентка.