Мoя нечестивая жизнь - [124]

– Датчи! – Я опустилась перед ней на колени. – Как же я рада, что ты здесь. Я так волновалась, когда ты убежала.

– А куда мне бежать? Я здесь в ловушке.

– Прости, Датчи. Я знать не знала, что на меня готовится налет. Они не имеют права устраивать такие погромы.

– Как ты могла выставить меня на такой позор? – прошептала она.

– Это я выставлена на позор, а не ты.

– Я сообщила свое имя. Полиция его знает. И зачем я это сделала? Зачем? Если бы я только не назвалась! – Она замотала головой.

– Здесь ты в безопасности.

– В безопасности?! Вот уж нет. У этого дома дурная слава. За ним следят. Газета сегодня утром назвала его входом в ад.

– И ты тоже считаешь, что это вход в ад?

Она закрыла глаза руками и покачала головой:

– Нет… нет.

– Вот и живи тут, здесь твоя семья.

– Как ты не понимаешь. Газеты пишут, что обвинитель собирается вызвать в суд в качестве свидетельницы некую леди, находившуюся в медицинском кабинете во время ареста. Пройдет немного времени, и они обнародуют мою фамилию! А если я подтвержу… Они меня смешают с грязью.

– Они понятия не имеют, где ты.

– Они найдут меня! И все станет известно моему мужу. И маме.

– Старая карга, которую ты называешь своей мамой, ничего не узнает, если ты мне поможешь.

Сестра испустила тяжкий вздох и провела рукой по животу.

– Лили, – сказала я мягко, – скажи мне, что ты решила, когда в тот день пришла в кабинет? Ты говорила, что не можешь пройти через это. Через что? Что ты имела в виду? Ты принимала таблетки?

– Не спрашивай меня об этом. Не спрашивай.

– Так время подошло.

Из ее молчания я заключила, что сестра решила выносить ребенка и родить в моем доме. Я посчитала – итак, в следующем октябре я стану тетей. Это было мое тайное грешное желание, для сестры – боль.

– Это мне наказание, – сказала Датч. – Испытание. Теперь я это понимаю. И я должна выдержать его.

Мое испытание и ее испытание стремительно приближались. Мое должно было случиться первого апреля, а ее муж Элиот вернется двадцать первого апреля. Положение сестры давило на меня тяжким грузом. Если она станет свидетелем обвинения, то ее показания будут против меня. А если я окажусь в тюрьме, кто примет у нее ребенка? Элиот прибудет в Нью-Йорк уже через шесть недель, и оставшиеся дни протекут в допросах и ожидании. Все одно к одному.

В среду, одиннадцатого марта, на наше крыльцо прилетела сорока и раскричалась.

– Мама говорила, что сорока – это знак скорой смерти, – припомнила я с испугом.

– К нам и прежде сороки прилетали, – ответил Чарли с напускной безмятежностью. – И все живы.

Слова его не убедили и в малой доле. Он пытался развеселить меня в своей привычной манере – добывая монеты у меня за ухом, находя розы под подушкой, но все эти фокусы не разогнали моей тоски. По жалости в его глазах, по его смущению, по тому, как он сжимал свои крепкие челюсти, я угадала правду: он уже поставил на мне крест, смирился с тем, что я проклята.

В пятницу, тринадцатого, Чарли положил на кровать ботинки.

– Сколько раз я тебе говорила, что это к несчастью! – крикнула я.

Он усмехнулся, и я резко вскочила. Стул упал ножками вверх, что тоже было не к добру.

– Господи, это же все вздор! – заорал Чарли. – Все эти твои стулья, сороки, тринадцатые числа. Вся эта ахинея!

– Это похуже будет, чем ежели во время ужина погаснет лампа, – убито сказала я.

– Боже, в твоем ирландском мракобесии нет и капли разума. И логики.

– Комстока не убедят ни твой разум, ни твоя логика. Он святоша. С ним Бог! Его Бог и отправит меня в тюрьму.

– Если Бог существует, то он не допустит, чтобы ты попала в тюрьму. И мы не допустим.

– Как? Убьете меня?

– Не обязательно. Но за ценой не постоим.

– Может, мне просто сбежать? Сяду на корабль и уплыву в Калифорнию.

– В Калифорнию?

– Ну да. Поедем! Все вместе. Или в Чикаго. Или в Бостон. Никто нас не найдет, никто не узнает. Отправимся в путь затемно, возьмем только то, что можем унести. Я скорее убью себя, чем вернусь в тюрьму.

На лице Чарли возникла озадаченная улыбка.

– Бежать? Это так на тебя непохоже.

– Я оставлю записку.

– И что в ней будет написано?

– Что я решила свести счеты с жизнью, спрыгнуть с моста.

– Но вместо моста ты отправишься в Париж.

– А через некоторое время вы и Белль ко мне присоединитесь.

Чарли уже улыбался вовсю.

– Некоторое время – это сколько? Полгода?

– Полгода, думаю, будет достаточно.

Наш нелепый план походил на ребячество. Словно игра такая.

– Но кто в это поверит? – обреченно произнесла я. – Они начнут охоту на нас. Будем вечно жить в бегах.

– Париж. Неплохо. Или предпочитаешь Лондон?

– Ты не приедешь. Отошлешь меня, освободишься. Я отправлюсь за океан, а ты пополнишь ряды скорбящих вдовцов. Я так и слышу, как ты причитаешь, Чарли. «Боже, как же без нее жить, Боже, я этого не вынесу». Бедный-бедный вдовец Джонс. Будешь бродить по берегу реки, изображая, что ищешь мое тело. Самоубийство – смертный грех, душа миссис Джонс не обретет покоя и так далее. Такая грустная история. А сам тем временем приберешь к рукам все банковские счета, дом и конюшни со своими любимыми лошадьми. Затем найдешь себе прехорошенькую профурсетку, чтобы воспитывала нашу дочь, бедненькую сиротку. Разумеется, за тобой будут бегать все бабы с Пятой авеню. За тобой и за твоими деньгами. Ведь для всех я умру. Но где же я буду на самом деле? Все равно что в могиле! Буду торчать на чужбине, не решаясь вернуться домой, где меня сразу закуют в кандалы.