Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - [6]

Еще несколько дней меня бьет дрожь, я никак не могу прийти в себя.

Я ни с кем не общалась всю неделю, только навестила бабушку и деда.

Я больше не говорю об этом, но мне бы хотелось заново пережить тот день. Он не похож ни на какой другой день моей жизни. Мы провели его вместе с мамой, как когда-то давно.

Помню, я еду в 32-м автобусе мимо церкви Святого Августина. Чувствую, что у меня поднимается температура, это не то чтобы жар, но тепло разливается по всему телу.

Я вроде бы порядке и при этом не в себе, не понимаю, где я.

Что-то происходит нехорошее. Мой центр тяжести сместился.

Меня словно пронзает что-то – но что? кто?

Сентябрь 2008

Я в Марселе, играю в пьесе Мартина Кримпа “Никто не смотрит видео”, ничего в ней не понимая. Мой друг-кинорежиссер ждет меня возле театра вместе с незнакомой мне женщиной. Естественно, я задаю ей вопросы, проявляю интерес, я же хорошо воспитана:

– Чем вы занимаетесь в жизни?

Она:

– Разговариваю с мертвыми.

Кто б мог подумать, вот попала. Моя собеседница смущенно оправдывается, – она никогда не сообщает об этом вот так, в лоб, видимо, ей просто со мной комфортно.

Ну допустим.

Если мне не изменяет память, она сказала, что начала заниматься этим профессионально совсем недавно. Мы договариваемся встретиться на днях – я в Марселе ненадолго, она там живет. Любопытство часто побеждает скепсис и недоверие. Я ни во что не верю, но мне очень хочется поверить ей. Я недалеко ушла от маленькой девочки, которой не терпится поговорить с мамой.

Через несколько дней я приехала к ней домой, и мы сели на высокие табуреты за барной стойкой у нее на кухне.

Прежде чем начать разговор, уже не помню, что мы пили, она рассказала, как и при каких обстоятельствах осознала свой “дар”. То есть она всегда понимала, что он у нее есть, но скрывала его. Никак не использовала. Хотя она одна слышала и видела этих людей. Когда ее дочка была маленькой, они жили в квартире “с ду́хами”.

Однажды ночью ей пришлось сражаться с “призраком”, чтобы защитить девочку.

Ей удалось прогнать злого духа, но в конце концов они все-таки переехали.

После такого вступления она попросила меня снять обувь и лечь на диван. Я должна закрыть глаза. Она не дотронется до меня, будет держать руки горизонтально, ладонями вниз, сантиметрах в десяти надо мной. Она начнет с ног, потому что они касаются земли, так я это истолковала, и будет медленно подниматься вдоль тела. До самой головы? Ну посмотрим. Сколько времени это заняло? Не могу сказать. Я помню, как открыла глаза, она сидела, склонившись надо мной, ее глаза были закрыты. Поднявшись выше коленей, она замерла и сообщила, что коленные чашечки символизируют отца и мать. Ее руки застыли. Да ладно, вы притормозили именно в этом месте?

Поскольку я не задала ни единого вопроса о ее практиках, ни о том, как обычно проходит “сеанс”, я и сейчас не рискнула открыть рот, обратиться к ним с ее помощью. Трудно все же полностью заглушить в себе голос разума. Хочется, конечно, и не хочется одновременно.

Поэтому я молчала, пока она говорила, что чувствует, видит и “слышит” из уст моей матери и брата. То, что они не могли сказать мне раньше.

Я слушала ее словно издалека. Со мной это не пройдет. Незаметно ухмыляясь про себя – чтобы ее не обидеть. Я же хорошо воспитана. В конце концов, она меня не заставляла, я сама к ней пришла.

Я не получила никакого религиозного образования, если не считать обязательного катехизиса с первого по шестой класс в частной школе. Дома у нас никто в Бога не верит, мы те еще нечестивцы. Библия для нас и по сей день – просто самый прекрасный на свете сценарий. Или, скажем так, мы все Фомы неверующие. Верим только в то, что видим собственными глазами.

Было бы проще думать, что нашим покойникам хорошо где-то там, у нас над головой, на небесах, что они на нас не нарадуются, наблюдая за нами из-за облака. Поживем – увидим. Пока что, в Марселе, эта женщина передает мне, как она уверяет, слова моей матери и брата (и, до кучи, бабушки по материнской линии), тогда как я сама ровным счетом ничего не слышу и испытываю только одно желание – поскорее сбежать отсюда.

Она пришла ко мне в театр с моим другом, который хорошо знает меня и мою историю. Наверное, они ее обсудили. И не то чтобы у меня приступ эгоцентризма, просто я изучила человеческую природу. Я бы поступила так же на их месте. Поэтому я не поражаюсь: “С ума сойти, она-то откуда знает?” Возможно, она вкладывает в уста всех мертвецов, с которыми “общается”, одни и те же слова. Возможно, в глубине души все живые хотят услышать от своих покойников одно и то же. Что они любят их, но, к сожалению, не смогут пообедать с ними на той неделе. Ну например.

Воскресенье, 7 мая 2017

Мои друзья организуют вечеринку по случаю второго тура президентских выборов[3].

Вся честная компания прекрасно знает, что у меня случилось неделю назад, но все ведут себя сдержанно, не лезут в душу. Я, стоя на кухне, вкратце рассказываю Лоранс М., как прошел тот день. У меня в руке, должно быть, бокал розового, но не поручусь, потому что не помню даже легкого опьянения в тот момент.

Внезапно мне стало плохо, у меня подкосились ноги. Мне надо сесть, я успеваю прошептать Лоранс, что мне дурно, она поддерживает меня за руку, нам освобождают место, я чувствую, что проваливаюсь в небытие, и внезапно растягиваюсь на плиточном полу.