Моя мужская правда - [48]

И тут я снова сорвался. Впал в немыслимую неудержимую слезливость. Мы никуда не полетели; Моррис сдал билеты. В такси, по дороге на Манхэттен, я прорыдал брату несколько фраз об обстоятельствах моей женитьбы. «Господи, — ахнул он, — ты попался, как кур во щи. Любитель против профессионала. Нулевые шансы, мальчик». Я уткнулся мокрым лицом ему в грудь; Моррис обнимал меня за плечи.

— И ты хотел вернуться к ней! — простонал он.

— Я хотел убить ее.

— Ты? Ты хотел?

— Топором. Этими вот руками.

— И ты смог бы? Эй. мазохист-подкаблучник, смог бы?

— Да, — утвердительно клюнул я его в грудь, продолжая давиться слезами.

— У тебя разум дошкольника, Пеп. Ты можешь захотеть, но не можешь сделать. Так что лучше и не хоти лишнего.

— Почему?

— Потому, что жизнь нельзя обратить вспять. Потому, что ты уже окончил шестой класс, где учителя млели от твоего интеллекта. И дома тебя не ждут мамины гриббенес[89] с горбушкой черного хлеба. Тебя многому научили — но только не держать удар, Пеппи.

— А кого научили? — всхлипывая, спросил я.

— Ее — научили, как видим. Жаль, что она не передала тебе хоть малую толику своих познаний. Твоя благоверная даже по телефону может сделать то, что хочет.

— Ты думаешь?

По дороге из аэропорта я ощущал себя инопланетянином, прилетевшим, скажем, с Марса и только что вышедшим из своей летающей тарелки: все чужое, незнакомое, кругом какие-то монстры, которым монстром кажешься ты, и нет общего языка.

Во второй половине дня я вошел в кабинет доктора Шпильфогеля; Мо, сопровождавший меня теперь повсюду, остался сидеть в приемной: широко расставив ноги и упершись руками в колени, он внимательно смотрел по сторонам, словно телохранитель важной персоны. На самом деле брат просто боялся, что я, улизнув от него, снова отправлюсь в аэропорт. На следующие сутки прилетела Морин. Бдительный Мо не допустил ее до меня, вообще дальше дверей не пустил. Миссис Тернопол вернулась в Мэдисон, забрала из квартиры свои вещи, снова ринулась на Восточное побережье, поселилась в гостинице на Бродвее и заявила, что не тронется с места до тех пор, пока я не отклеюсь от братановых штанов. Пора вернуться к супружеской жизни. А если нет, ей не остается ничего другого, как обратиться в суд, раз уж мы ее к этому принуждаем. Когда раздался телефонный звонок, Морриса рядом не было. Я поднял трубку, хоть он и просил меня этого не делать. Морин охарактеризовала моего брата как похитителя мужей, а доктора Шпильфогеля обозвала мошенником.

— У него даже лицензии нет, Питер, я все разузнала. В Европе была, а здесь он не получил квалификационного подтверждения. Твой Шпильфогель не имеет связи ни с одним официальным психоаналитическим учреждением — не удивительно, что он подбивает пациента бросить жену!

— Ложь, Морин, ложь, никто меня ни на что не подбивает.

— Кто лжет, так это ты! Предатель! Я тебя кормлю и обстирываю, а ты обманываешь меня со своей студенточкой! Я — на кухне, а вы… У меня за спиной!!

— А ты сама, Морин? Ты — без греха?

— Никто из нас не без греха. Но твоему ненасытному донжуанству оправдания нет. Эти двое, братец и Шпильфогель, настраивают тебя против меня, а ты слушаешь разинув рот. А сам трахаешь студенток направо и налево!

— Это как?

— Это омерзительно! Я же сама поймала тебя за руку с той девчонкой! У которой конский хвост на башке!

— Так вот что называется «направо и налево!» А как называется твой чертов сдвиг, из-за которого тебе везде только одно видится? Ты сама лучше всех настроишь против себя кого угодно!

— Я? Что я такого сказала? Когда?

— Всегда!

— Зачем же ты на мне женился, если я такая гнусная тварь? Чтобы поматросить и бросить — знай, мол, наших?

— Я женился, потому что у меня не оставалось другого выбора.

— Вот новость-то! А мне помнится, ты сказал: «Будь моей женой, Морин». Разве нет? Сделал мне предложение.

— После того, как ты пообещала покончить собой, если я его не сделаю.

— Ты всерьез?

— Что «всерьез»?

— Всерьез поверил, что кто-то может пойти на самоубийство из-за тебя? Самовлюбленный осел! Университетский Нарцисс! Ты и впрямь считаешь себя центром вселенной?

— Сдается, ты так считаешь. Иначе на кой черт я тебе сдался?

— Господи, — вздохнула она, — Господи Иисусе, да слышал ли ты когда-нибудь про любовь?

СЬЮЗЕН: 1963-1966

Прошел уже почти год с тех пор, как я решил не жениться на Сьюзен Макколл и положил конец нашему долгому роману. Раньше о браке речи вообще не шло, так как Морин не желала давать мне развода ни под каким видом. Ее не устраивали ни семейное законодательство штата Нью-Йорк, ни мексиканский брачный кодекс, ни другие законоуложения. Но одним солнечным утром (всего лишь год, ничем не примечательный год минул с того дня) Морин стала трупом, а я вдовцом, свободным от всех обязательств, добровольно возложенных на себя в 1959-м вопреки собственному желанию, но в полном соответствии с моими тогдашними понятиями о порядочности. Теперь я мог жениться вторично — была бы охота.

Сьюзен тоже имела опыт семейной жизни, окончившийся точно так же — смертью брачного партнера. Ее муж, насколько я понимаю, был правильным парнем из Принстона. Их странный союз, как и наш, оказался бездетным и еще менее продолжительным. В сложившихся обстоятельствах Сьюзен стремилась вновь создать семью и стать наконец матерью — «пока еще не поздно». Ей уже перевалило за тридцать, и вероятность произвести на свет не вполне полноценное потомство ее пугала; насколько сильно, я узнал, нечаянно наткнувшись на стопку медицинских книг, купленных, вероятно, у букиниста с Четвертой авеню. Картонная коробка со специальной литературой стояла на полу стенного шкафа, куда я однажды утром сунулся в поисках банки кофе; Сьюзен в это время была у своего психотерапевта. Сначала я подумал, что миссис Макколл хранит эти книги со школы — мало ли, чему их там учили. Но, посмотрев внимательней, обнаружил, что «Основы наследственности человека» Амрама Шейнфилда и «Наследственность» Эшли Монтегю вышли из печати уже после того, как молодая вдова переехала в Нью-Йорк.