Моя мать смеется - [39]

Я говорю себе, чем люди воспитаннее, тем они лицемернее, я это всегда знала, с моего первого года в лицее у очень воспитанных людей, тогда это были одни девочки, воспитанные девочки уже научились быть лицемерками и всегда говорить то, что следует. Они научились этому в своих семьях. И матери этих девочек тоже ходили в лицей для воспитанных людей. У девочек всегда были хорошие оценки по поведению, а у меня нет, я считала, что не быть лицемеркой – это хорошо. «Лицемерка» – еще одно школьное слово. Я больше никогда его не употребляю.

В конце концов я перестала говорить всё, что думаю, сидела за партой и читала книгу, так я уже ничего не слышала, и мне было нечего сказать. Естественно, меня раскрыли. Учительница французского подкралась к моей парте и сказала, я так и думала.

Я читала Радиге, это было увлекательно, я сказала ей, я же читаю по-французски, это очень увлекательно. Не сомневаюсь, сказала она. Выйдите из класса. Ничего лучше она не придумала, я вышла вместе с книгой и продолжила читать в коридоре. Дочитав, я не знала, что делать дальше, и пошла в туалет. Обычно нужно было поднять руку, дождаться, когда лично вам скажут «да», и спросить, можно ли выйти в туалет. Обычно вам говорили да, нет, что опять? Тогда вы говорили, что у вас понос. Говорить так было неприлично. Тогда учителя побаивались говорить «что опять», они (обычно это были женщины) могли бы сказать, вы себя не очень хорошо чувствуете, тогда бы я ответила, нет, я прекрасно себя чувствую, только мне надо в туалет, в конце концов, это естественная потребность. Но в моей школе на естественные потребности смотрели косо. Из-за естественных потребностей у вас могли быть плохие оценки по поведению. Так что я иногда сдерживала свои естественные потребности, но часто забывала. Сидя в том коридоре, я могла хотя бы пойти в туалет, когда захочется, и это уже было что-то.

Позднее эта учительница, выставившая меня за дверь, оказалась единственной, кто по-человечески поговорил с моей матерью, хотя мы с матерью и не очень ее поняли.

Она сказала матери, ваша дочь должна что-то делать руками, иначе для нее всё плохо кончится. Мать сказала, но она же вытирает посуду и даже иногда ее расставляет, учительница ответила, что этого недостаточно. Из-за ее головы.

Мать посмотрела на нее задумчиво. Она повторила, недостаточно. Она не спросила, почему плохо кончится и что такого было в моей голове. И я до сих пор задаюсь вопросом, как это учительница догадалась. Когда моя мать говорила о голове, она думала только о хорошенькой головке с волосами, она не говорила о голове.

Я часто вспоминаю эту учительницу, когда встаю утром и у меня комок в горле. Тогда даже не выпив кофе, я начинаю двигаться, убираться, делаю рутинные жесты, даже выношу мусор, и мне становится лучше.

Другие учителя в лицее не были такими. Моя мать к такому не привыкла. В начальной школе все учителя меня любили, и это чувствовалось.

Некоторые ученики даже жаловались. Говорили, тебя-то они любят. Больше, чем всех остальных. Ты – любимица. Но это не была школа для приличных людей, и дети не знали в ней «Илиаду» и «Одиссею» и никогда не видели Парфенон.

С первых же месяцев в лицее мою мать начали вызывать в школу и говорить, ваша дочь невыносима, моя мать, которую можно назвать кем угодно, но только не лицемеркой, отвечала, правда, а дома она очень милая.

Классная руководительница была озадачена. Обычно матери всегда соглашались с ней, впрочем, их никогда не вызывали всего через месяц после начала учебы. Моя мать была единственной, поэтому ее приняли сразу. Это было кстати, потому что ей еще нужно было купить продукты к ужину и приготовить его, на стол обычно накрывала я, я же занималась сестрой, это было нетрудно, потому что сестра всегда возвращалась из школы в безупречном состоянии. Она не падала, не сажала пятен на одежду, ей не хотелось делать домашнее задание, но ее можно было понять. Моя сестра не болталась на улице после занятий, впрочем ей было всего четыре года. Ей повезло. Она ходила в детский сад, где все были с ней очень обходительны, и не знаю, почему я сказала, что ей не хотелось делать домашнее задание, потому что никаких домашних заданий у нее не было. Это я говорила ей, учись, учись, а то плохо кончишь и пойдешь торговать туфлями. Почему туфлями, спрашивала она меня, потому что я всегда говорила о туфлях, а не о чем-нибудь еще. Туфлями, как П., когда она приехала в Бельгию.

Но у моей сестры всё равно было хорошее настроение, а только это и важно. Особенно, когда ты еще маленькая.

Я болталась после школы по улице из-за любви. Любовь заставляет вас болтаться. Я провожала девочку из старших классов на Люксембургский вокзал. Мы подолгу разговаривали, она пропускала поезд, иногда два, чтобы поговорить со мной, даже когда шел дождь. О чем мы говорили, не помню. Когда шел дождь, ее длинные светлые волосы темнели, но это было не страшно. Она в конце концов садилась на поезд, а я возвращалась домой. Я не знала, что это любовь. Но это было прекрасно.

Между нами никогда ничего не было, но это была любовь, и она делала школу сносной.