Моя мать смеется - [14]
Иногда я понимаю всё неправильно, но не всегда. Она также сказала, и в этом уже я уверена, я чувствую, что ты от меня бегаешь и что я тебя раздражаю. Скажи мне, я тебя раздражаю, и я говорю, нет, дело в другом. Она, кажется, действительно хотела знать. У нее был такой тон, какого раньше я у нее не слышала.
Она, моя мать, меняется. А я нет. Я не говорю ей, что она меня раздражает, я не привыкла так разговаривать с собственной матерью. Думаю, что я никогда не плакала и не кричала, когда была маленькой или даже позднее. Не хотела или не могла, думаю, это из-за того, что произошло с матерью до меня.
Я говорю только, что у меня проблемы, и надо принять решение, а я в сомнениях.
Принимай, не сомневайся. Нет, говорю я.
И я не могу писать.
Тут я тебе ничем помочь не могу, я не писатель.
Однажды, уже гораздо позднее, в Мексике, после того, как она вышла из мексиканской больницы, где пролежала несколько недель, сестра мне сказала, что ее ничего не интересует и что, сколько бы для нее ни делали, этого всегда недостаточно.
Нет, она ничем не интересуется, и у нее всё болит, вот что ее интересует, и я ее понимаю. Пусть даже это не так интересно, но тем не менее. У нее ревматизм, у нее болят руки, спина, плечи, глаза, живот. Живот пухнет, газы. У нее плохое пищеварение. Она слаба, едва может ходить. Душ принимает с чужой помощью.
Ей так нравилось принимать ванну, но она больше не может, ей самой уже не вылезти из нее.
Раньше она принимала ванну каждый день, и это ее расслабляло, после этого она какое-то время чувствовала себя лучше.
Теперь всё. Раньше – это не так уж давно, до того, как она полетела бизнес-классом в Мексику на свадьбу своей внучки.
Это было после операции, и врач сказала ей, теперь вы можете путешествовать и ходить. Ходить – очень важно. Все ей так говорили. Но после операции она упала с кровати, это было через год, поэтому больше не может принимать ванну.
После свадьбы всё было кончено. После свадьбы она на несколько недель попала в больницу в Мексике.
Там всё должно было закончиться.
Муж сестры сказал, что она сильная, моя мать, очень сильная.
Это он позвонил мне в Нью-Йорк, чтобы я приехала попрощаться с матерью. В Нью-Йорк, потому что я тогда жила там с С.
Я снова переехала, чтобы начать другую жизнь. Я сказала, еду. С. спросила, не хочу ли я, чтобы они поехала вместе со мной. Я ответила нет, сейчас не время. В другой раз. Но другой раз так и не наступил, и С. так никогда и не приехала в Мексику к моей сестре.
Я пошла в банк снять деньги и расплакалась перед операционисткой. Она была из Южной Америки, посмотрела на меня так мягко, и я сказала, что это для моей матери. Она мне посочувствовала, и я почувствовала себя лучше. В самолете я спала.
Но все-таки спросила себя, почему мягкость незнакомого человека может так успокоить.
Муж сестры приехал за мной в аэропорт. Я его сразу узнала среди встречающих. Я не могла понять по его лицу, жива ли еще мать. Мы обнялись, потом он сказал, поехали.
Ехали молча. Мне было холодно. Машин не было. Была ночь. Темно. Хочешь, включу обогрев. Если хочешь. Нет, не надо.
В больнице мы сели в лифт или нет. Уже не помню. Возможно, палата была на первом этаже, не могу вспомнить.
Очутились перед женщиной, которая сказала, нельзя так сразу зайти. Не положено. Она должна позвонить, чтобы получить разрешение.
Она не могла дозвониться и хотела, чтобы мы обязательно подождали. Но мы больше не могли ждать. Мы ходили взад-вперед перед ней, и муж сестры несколько раз просил ее позвонить снова. Она всякий раз говорила, через пять минут.
Наконец, двери открылись автоматически для кого-то из персонала скорой. Мы незаметно проскользнули в коридор. Женщина закричала. Мы не обращали внимания. Повернули налево в другой коридор. Заблудились. Никого не было. Мы не знали, что делать. И вдруг муж сестры нашел палату в темноте. Он потрясающе ориентируется, даже в темноте. Сначала надо было надеть маску, или после, уже не помню. Повсюду торчали трубки. Провода. Мигали компьютеры. Она была в кислородной маске.
Когда я подошла к ее кровати, она открыла один глаз, она была жива.
Еще жива. И тут она сказала мне, ты была со мной агрессивна. Муж сестры посмотрел на меня, наверное, она бредит. Но я знала, что нет.
Наоборот, она говорила правду. Без всех этих «я люблю тебя». Момент настал. Я забыла о нескольких других моментах в Брюсселе. Об ударе кулаком, «ты от меня бегаешь», «мне от тебя хуже, а не лучше». Я забыла о всех других моментах, когда она вдруг позволяла мне вздохнуть.
Забыла, а потом вспомнила и была рада.
Моя мать говорила правду. Я была страшно рада. Говорила себе, что она меняется и что если она останется жива, она станет другой, и я тоже. Наконец-то.
Не помню, что я ей ответила.
Скорее всего, до завтра, потому что я осталась в Мексике на несколько дней и, естественно, собиралась прийти к ней завтра.
Я не хотела отвечать на то, что она мне сказала, пока. На самом деле должна была ответить.
Думаю, что я опустила голову.
Мы немного помолчали.
А потом муж сестры сказал мне, идем.
После того как она со мной поговорила, глаза у нее сразу же закрылись. Но она дышала под своей кислородной маской. Дышала спокойно.
