Моя мать Марлен Дитрих. Том 1 - [180]

Мы вернулись в свой отель уже затемно. Едва войдя в апартаменты, мама, быстрая, возбужденная, словно в ней сидела пружина, объявила:

— Папуля! Колетт просто чудо!

Следующая леди, открывшая нам двери своего дома, была похожа на призрак из штернберговской «Красной императрицы». Мама прошла, слегка задев собой это тихое видение, в спартанского вида гостиную, где ее ждал еще один призрак. Я подумала, что это женщина, но не была вполне уверена. На ее крепком, тяжелом, квадратном — как грузовик — теле, возвышаясь над воротом мужской рубахи с галстуком, сидела бульдожья голова. Меня подвели к древнему фортепьянному стулу и велели сесть. Мама обвилась вокруг кресла, в котором разместился «грузовик», и почтительно смотрела в улыбающееся лицо мастифа. «Ангел смерти» разливала чай. Вид ее за этим занятием был столь устрашающий, что я решила не пить ее чая. Его надо бы вылить в мухоловку, благо она стояла недалеко от моего места! Снова атмосфера дышала какой-то необузданной силой, будто в комнате происходили электрические разряды, — как всегда там, где материализовалась Марлен Дитрих. Но сейчас воздух наэлектризовывала не красота, а интеллектуальная энергия. Такое же чувство у меня было от присутствия Фицджеральда и той рыжеволосой трепетной дамы, и вот теперь опять. Речь нынешней леди звучала по-американски, причем выдавала совершенную уверенность говорящей в блеске своего ума. Я была поглощена попыткой потихоньку вылить свой чай в цветок и не слушала, что она говорила. А жаль — это была единственная моя встреча с Гертрудой Стайн. Как и в прошлый наш поход в гости, мама уединилась с хозяйкой, а я вежливо ждала под взглядами странной женщины, вцепившейся в спинку опустевшего кресла.

Должно быть, Рождество того года было памятным! Но я ничегошеньки не запомнила, кроме того, что мама «отворотила нос» от шарфа, который я связала ей на уроках труда. Но как мы на следующий день плыли через Ла-Манш, я помню. Эта часть океана ужасна во все времена года, но в декабре она хуже всего. Даже моя мать чувствовала дурноту, однако держалась храбро и разговаривала — по-французски — с отцом:

— Он хочет, чтобы я была с ним в Лондоне на мой день рождения. Говорит, что завтра мы будем отмечать его целый день — в постели.

Потом пойдем на всю ночь танцевать в «Савой». Признай, Папи, что он куда романтичнее Ярая.

Ну что ж, если моя мать собирается праздновать свой день рождения в постели с нашим будущим сэром, то, может быть, мне будет позволено пойти в Музей естественной истории посмотреть на динозавров.

Гровенор-сквер всегда был пижонским местом, еще и до того, как одну сторону его заняло Американское посольство. Мамина квартира в доме двадцать не представляла собой ничего особенного, служила просто «перевалочным пунктом» на пути в пентхаус ее обожателя. На следующее утро она появилась перед нами на пару минут, отреагировала небрежным пожатием плеч на наши поздравления с днем рождения, переоделась, похвалила намерение отца показать Ребенку все эти «древние кости» и исчезла на несколько дней.

Музеи, так же как и церкви, преображали моего отца — там он никогда не вредничал. В музее с ним было почти как в школе, только он был учителем-энтузиастом, любил преподаваемый предмет и, следовательно, никогда не нагонял на ученика тоску, в какие бы подробности ни пускался. Я была убеждена, что моя мать за целый день в постели со своим «рыцарем» не получила и половину того удовольствия, какое мне доставила папина лекция о жизненном цикле навозной мухи.

1936 год подходил к концу. Англия похоронила старого короля, короновала его сына, променявшего страну на «Женщину, которую я люблю», и заменила отступника на Берти, Георга VI, который был куда лучше своего брата. Три короля за один год — наверное, какой-нибудь исторический рекорд! Дитрих за это время снялась в трех фильмах, которые никак не повлияли на историю, осталась без гениального фон Штернберга, позволила Джону Гилберту умереть в одиночестве, пережила несколько мелких интрижек и заработала кучу денег. Вышла книга «Унесенные ветром», изобрели игру «Монополия», гений «МГМ» Ирвинг Тэлберг умер в тридцать семь лет, Рузвельт вернулся к власти в результате обвального голосования в его пользу, наш Фред Перри выиграл свой третий Уимблдонский турнир. Адольф Гитлер овладевал Рейнскими землями, не встречая ни малейшего сопротивления, его друг Франко захватывал Испанию, Муссолини убивал эфиопов, Сталин — своих собственных сограждан. Выступления Фред Астер и Джинджер Роджерс стали мировыми чемпионами по сборам, а я встретила 1937 год болезнью — свалилась с гриппом.

Когда ни заветный крепкий бульон, ни «особый» куриный суп не излечили ребенка, моя мать запаниковала и позвонила герцогине Кентской, чтобы узнать у нее номер телефона королевского врача; мне она сказала:

— У правителей всегда самые лучшие доктора. Правители нужны нам живыми, чтобы править. Вот королева Виктория — сколько она прожила! Рузвельт даже с детским параличом правит Америкой — только благодаря мастерству своих врачей!

Сэр Какой-то, высоченный, длиннопалый, выглядевший безупречно в костюме с Сэвиль-Роу, сером в крапинку, и с тросточкой, появился словно бы только что отлитый, вкатил мне огромную дозу лошадиной сыворотки (в то время, до изобретения пенициллина и антибиотиков, лечили только этим) и удалился. Все бы ничего, да только я была аллергиком. К вечеру я распухла и стала вдвое толще, губы мои напоминали два сшитых вместе пуховика, под стать им были и руки, а глаза превратились в китайские. Мама, одетая в великолепное черное бархатное платье со шлейфом, заглянула ко мне в комнату пожелать спокойной ночи, вскрикнула и бросилась к телефону.