Моя мать Марлен Дитрих. Том 1 - [16]

Жду не дождусь Рождества. Еще четыре недели. Будь я счастлива, эти четыре недели пролетели бы незаметно. Мне даже кайзером не хочется быть. Я бы хотела останавливать время по своему желанию — а этого не может и кайзер.

Непонятно почему Лина ни в кого не влюбилась во время рождественских каникул. По возвращении в Веймар, на последний пансионский семестр, ее поджидал влюбленный учитель.

Почему учителя музыки играют такую роль в романах? Одно только совместное исполнение прекрасной музыки не может породить эти неизбежные сцены обольщения. Близость уважаемого мэтра, комната в частном доме, двери которой можно запереть, — все это тоже вносит свой вклад в ситуацию. Итак, настал миг, предназначенный судьбой, когда красивая девушка со скрипкой возложила свою девственность на алтарь Генделевой сонаты. И не из страха, что это откроется, Лина не занесла сие важное событие в свой дневник — а из-за разочарования!

«Он стонал, пыхтел и задыхался. Даже не снял брюки. А я просто лежала на кушетке, обитой красным плюшем; юбки задраны и спине очень жестко. Все вместе очень-очень неудобно», — так она описала дочери свой первый сексуальный опыт лет сорок спустя. В довершение всего фрейлен Дитрих не приняли в музыкальную академию.

Разочарованная Лина вернулась в Берлин, к скуке и безудержной послевоенной инфляции. Лизель, получив университетский диплом, переступила через классовые предрассудки и пошла работать. Ее весьма ощутимое учительское жалованье стало подарком судьбы. Вопреки воле матери, защищаясь примером Лизель, Лина решила поступить в Театральную академию Рейнхардта. Она решила, что если не может стать знаменитой скрипачкой, то станет «театральной знаменитостью». Для конкурсного прослушивания она выбрала в высшей степени драматический отрывок из «Фауста» — молитву Гретхен Пресвятой Деве. После это стало одной из наиболее часто повторяемых и правдоподобных историй Марлен: у нее-де по завершении длинного монолога так распухли и покраснели колени, что она едва смогла с них подняться, и тут из тьмы зрительного зала «Дойчес-Театра» раздался мужской голос. Сей бестелесный голос якобы сказал: «Фрейлен Дитрих, поднимите юбку. Мы хотим взглянуть на ваши ноги», — от чего молоденькую трагическую актрису просто покоробило. Какая грубость, какой цинизм! Подразумевалось, само собой, что этот голос принадлежал маэстро. Но в действительности великий Рейнхардт никогда не посещал вступительные прослушивания. По легенде Марлен Дитрих — блестящая ученица знаменитого профессора, однако на самом деле она у него не училась. То, что ей удалось выступить во многих мелких ролях в Рейнхардтовских театрах и постановках, особенно в «Дойчес-Театре», верно. Это дало ей желаемую причастность к имени Маэстро, а мировой прессе — основания придать ей статус выпускницы академии Рейнхардта, а не какой-нибудь амбициозной выскочки, пробивающейся в актрисы.

В последующие годы херр доктор Рейнхардт не счел нужным расставить все по своим местам, поскольку довольно скоро его самозваная ученица стала более знаменитой, чем он или его берлинская школа. Благодаря его молчанию, эта история присовокупилась к легенде Марлен.

Она ударилась в работу: пробовалась на все, играла что угодно, не знала усталости, могла выйти служанкой в первом акте какой-нибудь пьесы, метнуться на противоположный конец города и выпорхнуть во втором акте другой пьесы в числе многочисленных «элегантных дам» на вечеринке с коктейлем. Детские занятия балетом и танцем в стиле Айседоры Дункан позволяли ей присоединиться к кордебалету в третьем акте уличного ревю. Ее экстраординарная дисциплинированность, закрепленная воспитанием, помогла ей очень скоро преодолеть неопытность новичка. И вот уже очарованные театральные менеджеры пишут «Марлен Дитрих» во главе афиши.

В этот период развился и ее талант присваивать платья из костюмерных. Если Марлен Дитрих казалось, что она выглядит сногсшибательно в вечернем платье, выданном ей для крошечной роли приглашенной к обеду гостьи, то она скорее бы повесилась у себя в клозете, чем отдала бы это платье назад в костюмерную. Этаким ноншалантным воровством она намного опередила свое время. До голливудской клептомании, когда актеры стали на съемках присваивать себе все, что не прибито гвоздями, было еще немало лет. Она не гнушалась ничем. Коллекция перчаток для любой роли: для голодной нищенки, продающей спички на углу, у нее была отличная пара дырявых митенок; для проституток — пожалуйста, красные ажурные до локтя, с умеренными прорехами; белая лайковая пара — для великосветских дам; черная лайковая — для жен буржуа. Шарфы и боа любой текстуры, длины и оттенка. Дюжины сумочек — отличное подспорье для мгновенного распознавания статуса и характера их владелицы. А шляпки? Что уж тут говорить о шляпках!

Берлин

К 1922 году Марлен уже привычно колесила вдоль и поперек Берлина, по вызову появляясь абсолютно в любой роли. У нее была энергия, преданность делу, дисциплина и самый большой в городе «арсенал» костюмов. Проникновение этого изобретательного интенданта в юбке с магическим лицом в зарождающийся кинобизнес было только делом времени. Кинокомпании росли вокруг Берлина, как грибы. Любой брошенный сарай мог превратиться в «фабрику грез» В условиях, далеких от роскоши калифорнийского солнечного освещения, любое здание со стеклянной крышей сходило за сокровище. Такие компании, как «УФА», строили огромные застекленные ангары, в изобилии пропускающие свет, столь необходимый для съемок. Поскольку звуковых ограничений не было, в одном ангаре можно было запустить одновременно восемь постановок. Вот отсек, где комик, совершив замысловатое падение, роняет на пол огромную стопку тарелок. По соседству с ним женщина рвет на себе волосы — ее бросил любовник, а десяток ее чад орут в голос. За перегородкой струнный квартет вводит актеров в настроение, нужное для сцены лирической страсти. Рядом с влюбленными попугайчиками бушует снежная буря, воют продрогшие собаки, тогда как за углом ревет толпа, провожая на гильотину Марию Антуанетту, а баварские пейзане пляшут вокруг майского дерева под аккомпанемент восьми аккордеонов, которых никто никогда не услышит. В этом прозрачном ледяном доме, посреди немецкой зимы, суетится сотня зябнущих, одержимых людей, творя из сумасшедшего бедлама ту магию, посмотреть на которую люди будут приходить, чтобы оторваться от своей реальной жизни, — пять центов за место.