Моя мама любит художника - [9]

Глава девятая. Воскресный обед

По воскресеньям я обедаю у отца. Он живет в соседнем доме, но встречаемся мы только в выходной. Так уж случилось, что, когда я пошла в первый класс, родители развелись. Не ссорились, не кричали друг на друга, а раз — и развелись. Так бывает. Просто сначала люди хотят жить вместе, а потом уже не хотят. И нечего здесь трагедию разводить.

Отец преподает в университете зарубежную литературу. Он у меня профессор. С мамой они познакомились на втором курсе. Однажды я от безделья раскрыла толстый «Справочник корректора» и наткнулась на фотографию: молодой папа, с огромной смешной челкой, в футболке и шортах, лежит на траве с открытой книгой в руках. Это его обычное состояние.

На пятнадцатилетие он подарил мне книжку с лисьим названием «Улисс».

— Это про что? — спрашиваю.

— Про один день Леопольда Блума, — отвечает отец.

— Такая толстая книжка — про один день?!

— Ну, да. Лучшая книга всех времен и народов. Ты ее сейчас вряд ли поймешь, пока не читай. Годика через три дорастешь, и мы с тобой будем болтать об «Улиссе».

В этом весь отец. Зачем тогда дарить, если читать пока рано?.. А болтать со мной об «Улиссе» — его давняя мечта. Мама говорит, что, когда я родилась, отец облегченно вздохнул и заявил:

— Ну, вот. Теперь мне есть с кем обсуждать Джойса.

Джойс — это тот, кто написал роман «Улисс». Отец что, с мамой не мог поговорить об этом Джойсе? Или со своими студентами?

В общем, у нас непростые отношения. Отцу все время кажется, что я мало читаю или читаю совсем не то, что следует. Вот и сегодня, пока я за обе щеки уписывала блинчики с мясом, он серьезно вставил:

— Лина, а ты читала «Над пропастью во ржи»?

Я даже поперхнулась от неожиданности. Хорошо, Евгения Ивановна, папина жена, вступилась:

— Оставь ребенка в покое! Дай ей спокойно поесть!

Евгения Ивановна тоже преподает в университете, только русскую литературу Еще ей все время кажется, что меня плохо кормят, что я худая и бледная как простыня. Если мы сталкиваемся с ней в магазине или на улице, она непременно шарит рукой в своей большой сумке в поисках съестного — чтобы меня угостить. А я, как в детском саду, стою и смиренно жду, что она выудит на этот раз: банан, шоколадный батончик или овсяное печенье. Детей у Евгении Ивановны нет, поэтому я не сопротивляюсь, беру гостинцы и тут же, не отходя, с аппетитом ем.

— Лина, съешь еще один блинчик с мясом, а к чаю возьми вот этот, с творогом, — мурлычет папина Евгения, и я запихиваю в себя поджаристые блинные валики с начинкой.

Все-таки хорошо, что родители развелись. Сейчас у меня две семьи, а была только одна.

— Как в школе дела? Что изучаете по литературе? — Отец захлопывает очередную толстую книжку и размешивает сахар в стакане.

— Нормально. Грибоедова изучаем, — говорю я как можно более задумчиво.

— Мм, какая прелесть! — оживляется Евгения Ивановна. — Счастливые часов не наблюдают!

— И дым Отечества нам сладок и приятен, — подхватывает отец.

— Свежо предание, а верится с трудом! — продолжает Евгения Ивановна и влюбленно смотрит на отца.

— Мы только биографию проходили, — успеваю вставить я. — Дипломат, масон. Два вальса. Нина Чавчавадзе, Черная роза Тифлиса.

Они явно не ожидали от меня такой прыти. Оба замолчали и с уважением уставились на мою тарелку. Потом отец протер очки салфеткой и грустно произнес:

— Я был в Тбилиси на могиле Грибоедова и Нины Чавчавадзе, — и снова открыл толстую книжку.

А потом, когда я уже собиралась уходить, у меня заела молния на куртке. Ни туда ни сюда. Я резко дернула, и она совсем разошлась.

— Петя, ну сделай же что-нибудь! — суетилась Евгения Ивановна. — Не может же девочка идти в расстегнутой куртке!

Петя, то есть отец, сосредоточенно изучал молнию, растерянно бормотал, что сделать ничего невозможно. В общем, мне пришлось идти в пальто Евгении Ивановны. Теперь я была как студентка: в бежевом, в «елочку», пальтишке до колен, перехваченном на талий широким поясом.

Вышла с пакетом, теплым от блинов. Двор весь в листьях и пивных бутылках. Иду и чувствую спиной, как в окошке застыл отец со своей Евгенией. Все-таки хорошо, что они друг друга нашли. Сейчас, наверное, снова начнут болтать о Грибоедове или о Джойсе. Будут кидаться друг в дружку цитатами и пить чай с малиной. Может, это оно и есть, счастье.

Глава десятая. Иногда кажется, что все понимаешь, а на самом деле понимаешь совсем не все

Вчера вечером сижу у окна, грызу яблоко и наблюдаю, как соседка с третьего этажа, переехавшая в наш дом после телепередачи, ходит вокруг своего серебристого мерседеса и легонько пинает колеса. Проверяет, не сдулись ли. Колеса не сдулись, даже из окошка видно, а она все равно их пинает. Может, это она так своими замшевыми сапогами любуется. Замша, и правда, замечательная, оливкового цвета, прижалась к ноге чулком. Я бы такие сапоги поставила в кладовку и каждый день смахивала с них пыль кисточкой. А Инга — так зовут соседку — колеса пинает. Еще она скупает всякие старинные вещи — тумбочки, этажерки, часы с кукушками — и продает в своем антикварном магазине. Как только Инга заселилась, в нашем подъезде стали шуметь веселые кавказские мужчины. Они таскали то вверх, то вниз громадные старомодные комоды, трюмо без зеркал и сотни стульев с перекошенными спинками.