Моя леди Джейн - [16]

– В общем, у меня свои планы, – подытожил Ги. – Может быть, связанные с интрижками, а может быть, и нет.

Стэн кивнул.

– Возможно, на сей раз тебе стоит подцепить рыжую девчонку. Невысокую. С карими глазами. Нравятся тебе такие?

– Я не очень разборчив, – осторожно ответил Ги. – В конце концов, это всего лишь интрижка.

– Верно. Ну что ж, счастливо.

– Спасибо, – сказал Ги. – Спокойной ночи, Стэн.

Он опустил голову и пустил коня ровным галопом. Время поджимало, больше юноша не мог позволить себе отвлекаться и задерживаться. Светильник он держал так ровно, как только мог, – впрочем, для этого путешествия ему не требовалось много света. Все просто: сначала направо, потом налево, еще два раза направо, еще немного правее, затем буквально на волосок левее, вверх по холму, через мост, резко налево – и все, он у цели. Ги мог бы проделать этот путь даже с закрытыми глазами.

К тому времени, когда Ги привязывал своего коня к изгороди у гостиницы «Акулий плавник», луна уже стояла высоко. Изнутри доносились крики и свист из десятков хриплых глоток, отчаянная божба и звон бокалов. Он зарегистрировался в журнале у хозяина под именем «Джон Биллингсли» и уселся на высокую табуретку за столом, где уже находились четверо мужчин, по всем признаком, успевших распить не один кувшин эля.

– Ну, что еще принес, а? – спросил тот, у которого была самая густая борода.

Ги на это ничего не ответил, а только положил руку на карман жилета, где помещалось его последнее творение: «Экстаз от поедания листвы». Затем он опустил руку ниже и нащупал на бедре кинжал.

Публичные поэтические чтения слыли делом грубым и опасным, особенно когда появлялось что-нибудь новенькое. Тут автор мог потерять гораздо больше, чем просто уверенность в себе.

Глава 4 Эдуард

Эдуарду быстро довелось узнать: когда ты умираешь, тебе вдруг разрешают делать почти все, чего только захочется. Воспользовавшись этим, он издал сразу несколько «неофициальных указов».

1. Королю дозволяется спать, сколько ему заблагорассудится.

2. Королю больше не придется таскать на себе горы изысканной, усыпанной драгоценностями одежды в семь слоев. Отныне, если только речь не идет о каком-то особо торжественном случае, на нем будут простая рубашка и брюки.

3. На первое надлежит подавать десерт. Лучше всего – ежевичный пирог. Со взбитыми сливками.

4. Больше никаких скучных, однообразных уроков и занятий. Пятеро наставников уже напичкали голову короля знаниями по истории, политике и философии на две жизни вперед, а он, как выяснилось, не проживет и половины одной, так что дальнейшее обучение излишне. Больше никаких книжек и взглядов исподлобья от учителей.

5. Личные покои короля будут отныне располагаться в верхней части юго-восточной башни, где он сможет сколько угодно сидеть на подоконнике и глазеть на реку.

6. Ни единая душа при дворе не смеет употреблять следующих слов и выражений: недуг, болезнь, недомогание, дурнота, расстройство, немощь, хворь, боль, нездоровье, слабость, выздоровление, облегчение, удушливость, тяжесть, зараза, инфекция, плохое самочувствие, ухудшение самочувствия, ваше самочувствие и ваше состояние. Под особым и строжайшим запретом находятся слова умирание и смерть.

7. Во дворец теперь допускаются собаки. Особенно его собственная, личная собака.

Эдуард всегда любил собак. С ними было легко. Они любят тебя, ничего не ожидая взамен.

Они верны и преданы тебе не потому, что ты король и можешь отрубить им головы, если тебе что-нибудь не понравится, а просто в силу своей природы. Как правило, он решительно предпочитал собачью компанию людской.

Любимую собаку Эдуарда звали Пэтти. Это была во всех отношениях замечательная собака, огромная афганская борзая со струящейся шерстью пшеничного цвета и длинными шелковистыми ушами. Пэтти была теплой, мягкой, бесхитростной – и с ней всегда было о чем посмеяться. И вот в последние несколько дней – просто потому, что Эдуард так приказал, – Пэтти стали пускать в тронный зал, обеденный зал, зал заседаний Совета и, наконец, в новообставленную королевскую опочивальню на башне. Куда направлялся король, туда за ним следовала и Пэтти.

Сестра Мария, между прочим, не одобряла присутствия собак во дворце. Ведь это так… некрасиво. И антисанитарно.

А у Бесс была на них аллергия (к тому же она предпочитала кошек).

Но ни та ни другая протестовать не могли, ведь брат стоял на пороге смерти, а кто осмелится перечить умирающему королю?

И вот однажды утром в пятницу, позавтракав ежевичным пирогом со взбитыми сливками, Эдуард сидел, развалившись на троне, просто в рубашке и брюках, даже без короны (!), и гладил Пэтти, положившую голову ему на колено. Он чесал ее за шелковистом ушком, и задняя нога собаки двигалась в такт этому чесанию – совершенно автоматически, рефлекторно. В углу сидела Мария и ворчала что-то насчет блох. Бесс то и дело сморкалась в носовой платок. Лорд Дадли, только что вернувшийся из поездки в загородный замок за своим сыном, устроился в маленьком (гораздо меньше трона) кресле по правую руку от Эдуарда и просматривал какой-то официальный документ, нацепив на свой обширный нос очки (вернее, дальние предки того инструмента, который мы называем очками сейчас).