Моя фронтовая лыжня - [10]

Из других младших командиров в нашей роте наиболее колоритная фигура — сержант Гоша Одинцов. Тертый калач, бывалый малый. Сам себя он аттестует так: «Я, брат, не только огонь, воду и медные трубы прошел — я даже голую бабу в крапиве видел!»

Служил Гоша Одинцов матросом на пассажирском пароходе, обивал кедровые шишки и собирал женьшень, носил теодолит и вехи-рейки в партии геодезистов, мыл золото, был мотористом на лодочной спасательной станции в южном курортном городе… Призывная повестка застала Одинцова в роли дрессировщика и вожатого служебных собак при областном угрозыске.

Одинцов любит рассказывать солдатам о своих похождениях и приключениях. При этом не прочь прихвастнуть. Очень быстро обрастает дружками и заводит полезные для себя знакомства. Не пробыли мы в запасном и недели, а у него уже появились приятели в других батальонах, и в полковой АХЧ, и среди штабных писарей.

Поначалу ходовой сержант был правой рукой у старшины Кокоулина и комроты Науменко. Надо за чем-либо направить в ближайший поселок разбитного младшего командира — посылают Одинцова. Надо от роты послать на станцию команду солдат разгружать вагоны — старшим назначают Одинцова.

Однако скоро Одинцов попал во временную опалу. Оказалось, он злоупотребляет доверием начальства и своей относительной вольницей. Оставляет команду на своего помощника, а сам уходит в поселок. Там у него какие-то неотложные дела… Там у него уже успели завестись знакомые девицы…

Вася Философ

Есть у нас в батальоне нештатный философ — Василий Воскобойников. Очень немногословный парень. Молчит, молчит, а потом и сказанет что-нибудь, обычно впопад, к месту. Причем свои сентенции черпает в основном из двух источников.

Воскобойников — плотогон, и это чувствуется в его образной речи. То поучительную бывальщину расскажет из своей сплавной практики. То, отзываясь положительно или отрицательно о каком-либо однополчанине, сравнит его с деревом, птицей, зверем.

О солдате Якове Стуколкине — о нем речь впереди, — который никак не поддавался перевоспитанию в коллективе, Воскобойников сказал: «Такое крепко усохшее бревно окорке не поддается».

Вторая струя, питающая самодеятельного философа мудрыми мыслями, — дедовское наследие. По словам Воскобойникова, его дед, старообрядческий начетчик, приучал внука к чтению божественных книг. Сейчас Василий верующим себя не считает, но крылатыми фразами из священного писания иногда пользуется.

У Васи Философа есть своя собственная, довольно своеобразная, система взглядов на жизнь. В одних случаях с ним вполне можно согласиться, в других — хочется поспорить, в третьих — его позиция для меня неприемлема.

Однажды после политинформации между солдатами завязался откровенный неофициальный разговор о перспективах войны. Свое мнение на этот счет Воскобойников высказал так:

«Таежного гнуса, по-моему, людям никогда не удастся на нет вывести. А фашистскую гнусь обязательно изничтожим!»

Что же, вполне резонная постановка вопроса.

В другой раз солдаты разговорились о том, кому в каких войсках хотелось бы служить. На тот нереальный случай, если бы у каждого спросили, куда он хочет — в авиацию, артиллерию, в танковые части?

Авенир Гаренских высказался за артиллерию, Саша Вахонин хотел бы попасть в связисты, Муса Нургалиев — в кавалерию. Нашлись добровольцы в авиацию и разведку, в подводники и саперы. Гриша Пьянков водил бы танк. И он же категорически высказался против авиации и морского флота. Дескать, собьют самолет — и загремишь вниз, разобьешься в лепешку, торпедируют корабль — и камнем пойдешь на дно морское. А на земной тверди и тяжелораненому есть надежда на спасение.

Воскобойников на это возразил:

— А может и так случиться: летчик с подбитого самолета потихонечку к своим приземлится, а ты, сухопутный вояка, на этой самой «земной тверди» на мине свою смерть найдешь.

Не успел я мысленно стать на сторону Васи Философа, как он резюмировал:

— И вообще, ребята, армия совсем не то, что гражданка, а как раз наоборот. Ни в коем разе никуда не просись, куда тебя сунули — там и будь. А то ежели станешь на том самом выпрошенном месте калекой, так до самой смерти будешь казниться: чево рыпался, зачем не служил там, куда вначале назначили!

У такой философии, изрядно приправленной фатализмом, приверженцы нашлись. Но они оказались в меньшинстве. И спор разгорелся бы с новой силой, если бы не команда: «Кончай перекур! Выходи на построение!»

Симулянт

Этого солдата я хорошо приметил еще в городе. Среди людской толчеи он катался по земле и благим матом вопил:

— Ой, братцы, помираю! Ой, смертынька моя пришла! Скорей зовите дохтура, мать вашу растуды!

Когда солдат садился, он держался обеими руками за живот. Можно было подумать, будто у него острый приступ аппендицита или заворот кишок. Весь вывозился в грязи. Правда, отправляясь в военкомат, облачился в такие обноски, что их не стоило жалеть.

У меня этот человек не вызвал ни малейшего сочувствия. Я заподозрил его в притворстве. Слишком уж демонстративно извивался он и вопил. Причем делал это как бездарный артист.

Предполагаемого больного забрала «скорая помощь». Скоро я позабыл об этом эпизоде. И вот дней десять спустя Якова Стуколкина — оказалось, так его зовут — прислали в нашу роту. И следом за ним просочился слух: «Положили Стуколкина в больницу, обследовали и признали: махровый симулянт. Строго предупредили: дескать, на первый раз прощаем, а станешь опять выкамаривать, так угодишь под суд».