Моя двойная жизнь - [35]

И в самом деле, через несколько дней после экзамена профессор Консерватории и «сосьетер»[18] «Комеди Франсез» господин Ренье явился к моей матери с просьбой разрешить мне играть в театре «Водевиль» его пьесу («Жермена»). Дирекция будет платить мне по двадцать пять франков за представление.

Я была в восторге: семьсот пятьдесят франков в месяц за мое первое выступление. Я была без ума от радости.

Я умоляла мать принять предложение «Водевиля». Она сказала, что я могу поступать по своему усмотрению.

Я записалась на прием к Камиллу Дусе, директору Школы изящных искусств.

Мама и на этот раз не захотела пойти со мной, пошла госпожа Герар. Маленькая Режина умоляла взять ее с собой, я согласилась. И совершенно напрасно, ибо не прошло и пяти минут с того момента, как мы расположились в директорском кабинете, а уж моя сестрица, которой было тогда пять лет, стала карабкаться на стулья, потом, сложив ноги вместе, перепрыгнула через табурет, а под конец уселась на полу и, вытащив из-под стола корзинку для бумаг, начала разбрасывать вокруг ее содержимое. Камилл Дусе позволил себе сделать ей замечание, сказав, что она ведет себя не так, как подобает маленькой благоразумной девочке.

Уткнувшись головой в корзинку, сестра ответила своим хриплым голосом:

— А про тебя, сударь, если будешь приставать ко мне, я всем расскажу, что ты мастер давать пустые обещания. Это моя тетя говорит!

Лицо мое залилось краской от стыда.

— Не верьте этому, господин Камилл Дусе, — пробормотала я, — моя сестра говорит неправду…

Тут Режина вскочила и, сжав кулаки, бросилась на меня, как дикий зверь:

— Разве тетя Розина не говорила этого?.. Ты сама лжешь… забыла, как она сказала это господину де Морни, который ответил…

Я уже не помнила, да и теперь не помню, что именно ответил герцог де Морни; закрыв рукой рот сестры, я в ужасе потащила ее к выходу. Она кричала истошным голосом, и мы вихрем промчались по залу ожидания, примыкавшему к кабинету директора Школы изящных искусств, где было полно народа.

У меня начался один из тех неудержимых приступов гнева, которые так мучили меня в детстве, я вскочила в первый попавшийся фиакр. И, уже очутившись в фиакре, я с таким остервенением обрушилась на свою сестру, что перепуганная госпожа Герар закрыла ее своим телом, приняв на себя мои неистовые удары ногами, руками, всей массой, ибо, потеряв голову от ярости, от горя и стыда, я кидалась всем телом то вправо, то влево, била куда попало.

Горе мое было тем более велико, что я беспредельно любила Камилла Дусе. Он был такой приветливый и милый, отзывчивый и добрый. Однажды он чем-то не угодил моей тете, которая не привыкла к отказам и затаила на него зло. Но я-то была здесь ни при чем.

Что же теперь подумает Камилл Дусе? Притом я даже не успела изложить ему свою просьбу относительно «Водевиля». Все мои мечты рухнули. И виной тому это маленькое чудовище — белокурое и белолицее, словно серафим, — убившее мою надежду.

Забившись в угол и упрямо сжав свои тонкие губы, Режина с искаженным от страха лицом смотрела на меня сквозь длинные полуопущенные ресницы.

Вернувшись домой, я все рассказала маме, которая тут же объявила моей сестрице, что оставит ее без сладкого на целых два дня… Режина была величайшей лакомкой, но и гордячкой тоже, причем, пожалуй, даже в большей степени. Повернувшись на своих маленьких каблучках, она принялась отплясывать бурре, напевая: «Мой маленький зивотик не возладуется».

Я с трудом удержалась, чтобы снова не наброситься на скверную девчонку.

Несколько дней спустя во время занятий я узнала, что министерство отклонило мою просьбу, не дав разрешения играть в «Водевиле». Господин Ренье выразил по этому поводу свое искреннее сожаление, однако счел нужным добавить:

— Полноте, моя милая девочка, не печальтесь сверх меры. Стало быть, Консерватория дорожит вами, и это правильно, это хорошо.

— Уверена, что виной всему Камилл Дусе, он наверняка был против, — заметила я.

— Ни в коем случае! — воскликнул господин Ренье. — Камилл Дусе был полностью на вашей стороне, но министерство не желает портить вашего дебюта, который состоится на будущий год.

И тогда я прониклась огромной благодарностью и симпатией к этому милейшему Камиллу Дусе, который нисколько не обиделся на глупую выходку моей сестрицы.

С истинным увлечением я вновь принялась за работу. Не пропускала ни одного урока. Каждое утро вместе с учительницей я отправлялась в Консерваторию. Выходили мы рано, потому что я предпочитала идти пешком, а не ехать в омнибусе; таким образом у меня оставались двадцать су, которые мама давала нам по утрам на поездку туда, да еще восемь су, отпущенные на пирожные. Возвращаться мы должны были пешком. Но зато на сэкономленные сорок франков раз в два дня мы могли брать фиакр.

Мама так никогда и не узнала об этой маленькой хитрости, на которую я пускалась при пособничестве моей дорогой де Брабанде, мучившейся тем не менее угрызениями совести.

Итак, я не пропускала ни одного урока. Мало того, я даже ходила на уроки манер, которые вел этот бедняга, господин Эли, престарелый, напомаженный красавец, весь в завитушках и кружевах, смешной до умопомрачения. Уроки его мало кто посещал.