Моя девушка уехала в Барселону, и все, что от нее осталось, – этот дурацкий рассказ - [15]

Мысли мельтешат в голове, как танцоры в немых кинофильмах. Мои недолгие в общем-то двадцать пять лет сейчас проходят перед глазами. Я сам себе показываю слайд-шоу. Первая рыбалка с дедушкой. Лошадь, запряженная в сани, которая нас везет по замерзшей реке на тот берег. Мы держим в руках лыжи. А в рюкзаках за спиной термос с чаем и еще теплые бабушкины пирожки. Моя рука осторожно через ситец касается бедра девушки. Мы танцуем в парке. И это вообще мой первый танец в паре. Я никогда еще не находился так близко от женщины. Голова кружится, и ты отчетливо понимаешь, что в эту секунду становишься старше. Мусульмане завороженно смотрят на меня, совсем как я на них пять минут назад.

Вечный покой сердце вряд ли обрадует,

Вечный покой – для седых пирамид,

А для звезды, что сорвалась и падает,

Есть только миг, ослепительный миг.

Осень во Львове. Охапки желто-красных листьев ты, как конькобежец, расталкиваешь перед собой ногами, обутыми в тяжелые сапоги. Курсантское братство. И полуночные посиделки в студии у знакомых художниц, и почему-то знание о том, что в этом городе воду дают только утром и вечером. Почему я вспомнил об этом сейчас, в самом центре Средиземного моря? К нам приближается какой-то катер.

Пусть этот мир вдаль летит сквозь столетия,

Но не всегда по дороге мне с ним.

Чем дорожу, чем рискую на свете я?

Мигом одним, только мигом одним.

Десятки самолетов в небе Лос-Анджелеса. Когда бы ты ни поднял голову, днем или ночью, в этом небе ты их обязательно увидишь. Это теплый бассейн на крыше небоскреба. Под ним – город. Над ним – галактика. Между ними я, плывущий на спине, самолеты и звезды. И еще та музыка в арендованном «Шевроле». И сотни имейлов из кибер-кафе. Это пограничный катер.

Рыбаки аплодируют. Мустафа даже пустил слезу. Согнулся, делая вид, что что-то подбирает, а сам незаметно ее смахивает ладонью. Ну вылитый богомол.

– У тебя прекрасная молитва, Артур, – с уважением говорит Рафил. – Я не понимаю слов, но она очень сильная.

Катер с пулеметом на надстройке приволнился рядом с нами. Пограничники и рыбаки знакомы. Кивают друг другу, обмениваются фразами. Видно – шутят. Один из пограничников показывает на меня и что-то спрашивает. Рафил, как самый старший, отвечает. Его слова вызывают всеобщий дружный смех. Я тоже улыбаюсь, а что мне еще остается делать? Пограничник в первый и в последний раз обращается ко мне:

– Гуд лак!

– Гуд лак! – машу ему в ответ.

Вот и весь разговор. Катер удаляется. Мустафа опять дергает за веревку, заводя мотор. Рафил указывает ему направление. Я отхлебываю немного ракии из бурдюка. Мы неспешно заходим в территориальные воды Греции. Я думаю о ней. О той, ради которой все это.

Некоторые психические расстройства делают человека изощренным. Однажды она завела со мной разговор о вдруг объявившемся своем поклоннике. «Он ухаживает за мной еще с института. Стал очень богатым и влиятельным человеком». И еще много подробностей. Всяких, включая самые мелкие, какую музыку он слушает, например. Из ее рассказов выходило, что этот парень всяко лучше меня. Превосходит по всем статьям. Он богаче, гораздо богаче. У него огромный дом. Он много путешествует. Причем это не просто какие-то прозаические командировки в Лондон, а месяц в Гонконге или два в Австралии. И всюду он жаждет брать ее с собой.

– И что? – спросил я.

– Что-что? Я же люблю тебя.

Потом мне пришло от него письмо. Что-то вроде «Дай ей дышать. Оставь ее. Со мной ей будет лучше» и все такое. Я рассказал ей об этом. Попросил ему передать, чтобы он угомонился. Она пообещала. С тех пор после каждого нашего конфликта я стал получать от него письма.

А однажды я понял, что их пишет она сама. Просто понял – и все. По стилевым оборотам, манере письма, характерным ошибкам. Меня это очень обрадовало, и я вступил с «ним» в переписку. Предложил подружиться. А потом написал: «Да забирай ты ее, старик!»

Он замолчал. Она тоже. Вулкан в ней копил силы три дня. Она делала вид, что все хорошо, ища тем временем предлог. А потом ее прорвало. Это случилось именно перед тем, когда она чуть не убила нас в автомобиле. С тех пор имя этого человека у нас табу.

Человека, которого не существует.

Как только я вспомню вслух эту историю, у нее начинается истерика.

Мы тем временем уже практически подплыли к лодке с греческими рыбаками. Это точно такое же суденышко, как и наше, только чуть более новое. В нем тоже три человека. Барсук и два седых волка. Они прекрасно говорят по-английски. Со своего борта я их уговариваю отвезти меня на Родос. Они не соглашаются. От денег отказываются. Говорят, что не скоро туда возвращаются. А таскать меня нет смысла.

– Он – хороший рыбак! – вставляет Рафил.

Они решаются только после того, как я упомянул имя Марко. Марко Гавартинакиса.

– Вы едете к Марко Гавартинакису? – переспросил один из седых волков.

– К нему.

– Вы его друг?

– Друг его друга.

– Садитесь, – грек показал рукой на свою лодку.

Обнимаю своих моряков. Я их больше никогда не увижу. Но теперь они всегда будут выходить из моего сердца и выстраиваться шеренгой перед глазами, когда я буду петь свою песню. Я перекидываю рюкзак. И карабкаюсь на борт греческой лодки.