Моя Чалдонка - [67]

— Простите, что опоздали, — сказала Анна Никитична. — Мы только что от Сухоребриев… Вместе с Любовь Васильевной…

— Что же, парень-то у них? — спросила Пуртова.

— Двустороннее воспаление легких. Только сейчас проводили в больницу. Тоня и Сеня остались там.

— Вона герои наши! — сердито сказала Пуртова. — Идолы! Мученье одно с ними!

— Это я виноватая! — сквозь слезы сказала Карякина. — Пусть бы лучше драге пропасть! И зачем это я их допустила!

— Кто же мог знать! — сказал дядя Яша. — Это когда сражение идет, долго-то не раздумывают! — Он вытащил кисет, свернул цигарку. — Уж не сердитесь, Анна Никитична, закурю.

В класс стремительно вбежал Бобылков. В руках у него толстый, о двух замках, портфель из желтой гофрированной кожи. Портфель раздут больше, чем обыкновенно: один ремень сорвался с замка. Кожаная фуражка сидит на голове Бобылкова косо, по-казацки, а кожаное пальто заляпано землей и снегом.

— Фу! — Бобылков оглянулся на дверь и, заскрипев кожами, сел на стул рядом со столиком Анны Никитичны, но тотчас же вскочил: — Где у вас телефон?

— В кабинете директора. Вас проводить?

— Ничего, я сам.

Он быстро вернулся:

— Ну вот, все! Фу-у!

— Что с вами, Валерьян Павлович? — улыбаясь, спросил дядя Яша. — Точно за вами гнались?

— Хуже, Яков Лукьянович, — пропел Бобылков на самой высокой ноте. — Такое происшествие, такое!.. Ну, да после об этом! — многозначительно сказал начальник продснаба. — Я очень тороплюсь: у меня ночное совещание завмагов. Жена заболела, дочь тоже…

— Что с Тамарой? — спросила Анна Никитична.

— Неужели в школе не знают? — Бобылков покачал головой. — Прибежала вчера, нет, кажется, позавчера. Шубка дорогой расстегнулась. Простудилась, кашляет. Жена ей и таблетки, и микстуры, и примочки.

— Нет, товарищ Бобылков, — сказала Карякина, пересаживаясь поближе к остальным, — не такая у Тамары хворь, чтобы микстурами или капельками лечить!

Бобылков оторопело посмотрел на нее, потом на Анну Никитичну.

Та кивком подтвердила слова Карякиной.

— Не понимаю. Что же, она плохо ведет себя?

— Была я у вас дома, — отвечала Карякина, — и вот что скажу вам… Симпатичная женщина Аграфена Самсоновна, а рассуждает очень странно. Наша дочь, говорит, получает вполне нормальное и солидное воспитание: аккуратно чистит перед сном зубы, следит за своей внешностью, а вообще она, мол, слабенькая, перегружать ее нельзя; пусть резвится, успеет с учебой. Что у нее за дела дома? На диване лежит, перед зеркалом вертится, в фантики играет, — Карякина говорила сердито, — и комната отдельная, и забот никаких. Все за нее делают… а двойки! И еще товарищам пакостит.

— Позвольте, в чем же она все-таки провинилась? За что вы ее так?

Анна Никитична рассказала о последних происшествиях в школе.

— Да, — пробормотал Бобылков. — Это все мамаша, все мамаша. Я, конечно, сделаю соответствующие выводы.

— Эх, Валерьян Павлович, — сказал дядя Яша, — острый вы и сердитый в торговом деле, как этот мой инструмент. — Он провел рукой по лопасти своего топора. — Вы как любите говорить? «У Бобылкова не отвертишься!» И правильно. В торговом деле вы, скажу прямо, волк. А дома… кролик вы дома!

— Яков Лукьянович! — Все кожи на Бобылкове заскрипели возмущенно и протестующе. — В конце концов, вы же знаете мою работу! Я очень занят. Засыпка овощей, доставка продуктов, автотранспорт, горючее, строительство нового магазина… — Бобылков постучал пальцем по портфелю, который все время держал стоймя на коленях. — А тут еще всякие происшествия. Настоящая диверсия! Меня чуть не убили возле аммоналки. Да, да!

— Уж расскажите толком, Валерьян Павлович, — предложил дядя Яша. — Кто да что? Взорвалась, что ли, аммоналка?

— Вы ушли, Яков Лукьянович, — заговорил Бобылков, — а я задержался. Вспомнил, что все приготовления к разбору здания сделаны, а чердак не осмотрен, не убран. Будьте любезны, — попросил Бобылков: — стакан воды.

Анна Никитична налила ему полный стакан из графина, стоявшего на столике; Бобылков отпил половину.

— Слазил я с рабочими. Стащили с чердака разную рухлядь: ящики, лопаты, железные бочки, доски; сложили все это на сопочке — над самой крышей аммоналки. Рабочие пошли уже к лошадям, слышу — кто-то среди вещей копошится. Ближе подошел — вижу: большая бочка, килограммов на триста, зашевелилась. Что же, думаю, такое? «Кто там?» Молчат. Я к сопочке, давай карабкаться. Нет уж, думаю, гражданин хороший, от Бобылкова не скроешься! — Валерьян Павлович допил всю воду. — Почти добрался до самого верху и — к бочке, а бочка этаким манером, — Бобылков положил пустой стакан боком на ладонь и покатил его, — на меня, на меня… Я в сторону, а она меня краем подпихнула. Ну, бочка громыхает, и я за ней. Только видел, что кто-то с узлом к висячему мостику побежал.

— Не поймали? — спросил Яков Лукьянович.

— Не поймал… Поймаю! Тот-то впопыхах сверточек обронил.

Бобылков поставил стакан на стол, раскрыл портфель и вытащил пакет, завернутый в газету.

Родители столпились вокруг столика.

Бобылков торжественно развернул газету.

— Так. Галеты… Консервы — крабы. А тут что в банке? Грибы, должно быть! — Лицо Бобылкова вдруг застыло. — Это что же? У Бобылкова воруют? У Бобылкова в продснабе завелись жулики?