Моя Чалдонка - [46]

— Да ну, ерунда! — ответил Володя.

Он был очень расстроен: все думал о своей пропавшей тетради. К кому она могла попасть, к кому?

— У Нины новый бантик — васильковый, — громко сказала Маша. — Потрясающий! А сама ужас какая грустная вышла из класса, а потом почему-то вернулась.

Поставив стакан с компотом, Володя стремглав бросился из буфета — едва не сбил с ног Антонину Дмитриевну.

У двери класса стоял с красной нарукавной повязкой Ерема Любушкин. Он обхватил Володю своими лапами.

— Ерема, пусти, ну пусти, пожалуйста!

— В класс нельзя!

— А Нина там?

— Там. Она нездорова.

— Ерема, ну пусти: мне нужно ей сказать очень важное.

Любушкин оглянулся, быстро открыл дверь и втолкнул Володю в классную комнату.

Нина сидела за своей партой, хмурая, бледная, и старательно обвертывала в газету тетрадь по рисованию. Увидев Володю, она ниже склонила голову. Только васильковый бантик виднелся над партой.

— Нина, я тебя всюду ищу, — сказал мальчик. — Ты почему не завтракаешь?

Нина не ответила. Володя порылся в своей сумке, сел рядом. Правой рукой он придвинул к себе Нинину тетрадь, левой протянул ей рубль.

— Иди, Нина, позавтракай. Я тебе помогу — обложку пока разрисую, а потом мне надо тебе что-то сказать.

Нина вскочила на ноги, рванула к себе тетрадку:

— Помогу! Сама знаю, что хочешь сказать! «Не-по-нят-ли-вая!» Ты меня на смех подымаешь! Я не думала, что ты такой…

Володя выпрямился:

— Нина!

— Не буду я с тобой дружить, я… тебя ненавижу… и тайны твои ненавижу… — и выбежала из класса.

«Тайны?» Ну ладно, тайны. Но когда, когда он подымал ее на смех? Этого же не было!

Володя несколько минут сидел неподвижно, потом резко отодвинул от себя Нинину тетрадь и тоже выбежал из класса.

24

Пятиклассники шли домой после уроков.

— Ох, и здорово же получилось! — восторгался маленький Отмахов, поворачиваясь то к Володе, то к Диме. — Столярка — точно живая: шевельнулась, заскрипела и по-ошла! Я думал, она взлетит!

— Тише ты сумной своей! — сказал Дима. — Да-а! Башка у Сени варит. Земли-то, правда, сколько бурунов навалили!

— Мы-то с тобой нисколько, — сказал Веня. — Вот Володя со своим отрядом…

— «Мы-то, мы-то»! Скажи спасибо, что дров дяде Яше навозили. И хватит игрушечками заниматься. Столярка, дрова! Октябрь вот уже кончается… Что, Володя, молчишь?

— Да я хоть завтра, — быстро заговорил Володя. — Столярку и без меня оштукатурят. И внутри — подумаешь, приборка! Для девчонок работа. Говорю, хоть завтра.

— Вот и ладно. — Затем Дима с безразличным видом спросил: — С Нинкой-то… из-за чего поругались?

— Так, из-за ничего! Я ей плохого ничего не сделал… Какую-то ерунду наплела. — Володя говорил все с большей запальчивостью. — А уж нажаловалась — не прощу! Утром приходит Любовь Васильевна — прямо к отцу в кабинет. Слышу, громко разговаривают, а о чем, не пойму. Я из своей комнаты несколько раз выбегал, будто попить. Три кружки воды выпил, пока понял: про меня. «Я докажу, уж лучше по-доброму», — это Любовь Васильевна отцу. И гусеницей обозвала, только не понял, отца или меня. И почему гусеницей? Вот уж зверь нашелся! Да мне теперь все равно…

— Я тебе говорил, Володя: с девчонками не дружи! — сказал Дима. — Разве сравнить с нами! Такие капризы разведут, так тебя профыркают! Их только за косы дергать, чтобы визжали.

— Нина не такая, это не Тамара, — внезапно сказал Вени, — и не Лиза. Лиза любит пореветь, чтобы ее пожалели, а сама линейку за спиной держит.

Володя молчал. Если бы кто знал, как хотелось ему, чтобы Нина попросила у него, как прежде, стиралку или карандаш, и как он волнуется, когда ее вызывают к доске!

Мальчики вышли на приисковую площадь. Они остановились у дощатого заплота. Там, за заплотом, — приисковая контора, продснаб, клуб.

— Давайте в аммоналку! — предложил Дима: ему, как всегда, не хотелось домой. — Там обговорим все. И день назначим.

— Не могу я сейчас, — ответил Володя, — дело есть…

«Надо к Нине зайти; все же глупо получилось!»

— А мне ужин надо приготовить, — ответил Веня. — Дядя Яша после ночной смены сразу на охоту ушел, должен вот-вот воротиться.

Дима недовольно повел носом и вдруг, заглянув в пролом заплота, сказал:

— Что это народ в клуб валит? Митинг, что ли? Может, сводка новая? А ну за мной!

Мальчики проскользнули в полутемный зал.

На сцене громоздились черные и белые овчины — от них шел острый и приятный дух; навалом лежали грубошерстные серые катанки и изжелта-белые чесанки; пестрой горой высились свитеры, фуфайки, джемперы, в другой горе — телогрейки и ватные брюки черного и стального цвета. В разных местах лежали грудами носки.

— Больше нашего набрали… — заговорил было Веня.

— Тихо ты, Свист! — сердито сказал Дима. — Помалкивай!

За столом, покрытом красной скатертью, сидели Бобылков и Карякина.

Бобылков, принимая от пожилого, в черной спецовке рабочего какие-то вещи, говорил:

— Терентьев Аким Карпович, слесарь-ремонтник, беспартийный — полушубок новый и бурки справные. Записали? Так, Аким, — пропел Бобылков, — не подвел старую гвардию!

— Точно: гвардия старая, а полушубок новый, — ответил Аким Карпович. Он повернулся боком и показал ребятам черный ус, приподнявшийся в улыбке.