Моя Чалдонка - [47]

— Правильно, правильно, — согласился Бобылков и как-то аппетитно, вкусно похлопал по полушубку ладонью.

— Все, Аким Карпович, — сказала Карякина. — Иди ужинай.

Слесарь повернулся, чтобы идти. В это время одним прыжком выскочил на сцену Сеня Чугунок. Он чуть не столкнулся с Акимом Карповичем.

— Осторожней, парень! — сказал тот, приостановился и удивленно спросил: — А ты зачем пожаловал? Ты что, в комиссии состоишь?

— Зачем — в комиссии? — весело и зычно ответил Чугунок. — Ну-ка, Любовь Васильевна, записывай побыстрее товарища Металликова, а то, вы же знаете, мне в вечернюю, драгу запускать.

Он вынул из бумажного свертка разовую фланелевую рубашку и развернул ее.

— Новая, раз только и надеванная. Ловите! — Он перебросил рубашку Карякиной.

— Без фокусов, Сеня, никак не можешь! — Карякина подхватила рубашку на лету. — Рубашка подходящая, теплая… Записывать?

Бобылков посмотрел на рубашку, розово сверкнувшую под лампочкой, потом перевел взгляд на Сеню и открыл рот, собираясь что-то сказать.

Тяжелая рука слесаря вдруг легла на руку Карякиной; слышно было, как хрустнул, сломавшись, грифель карандаша.

— Любовь Васильевна, не принимайте. И ты, Сеня, погоди.

Чугунок уже пошел было к краю сцены, но тут повернулся к слесарю:

— Что за шутки, Аким Карпович? Или вы не видели рубашку? Так посмотрите… очки наденьте. — Он схватил со стола рубашку, снова развернул и поднес к лицу пожилого слесаря. — Говорят вам, рубашка раз только и надеванная.

— Правильно, позавчера по ордеру получил! — подтвердил начальник продснаба.

Слесарь подошел к Чугунку вплотную, протянул руку, но, вместо того чтобы взять рубашку, быстрым движением прикоснулся к пуговицам наглухо застегнутой телогрейки. Она распахнулась, обнажив на секунду коричневое, плотное, мускулистое тело. Чей-то вздох раздался в зале. Дима оглянулся, но никого не увидел в темноте, только смутны ряды стульев и неясно очерченные колонны. Дима снова взглянул на сцену: Чугунок бросил рубашку на стол, с силой оттолкнул слесаря и быстро застегнул телогрейку.

— Последняя у него рубашка эта! — сказал слесарь. — Вот что!

Карякина взяла рубашку и протянула Чугунку.

Тот отступил на шаг и заложил руки за спину.

— Возьмите, — сказал Бобылков. — Не лишняя она у вас. По ордеру дали, потому что с вами случай такой произошел… Последнюю рубашку не возьмем.

— Последняя? Да, последняя! — крикнул Чугунок. — А жизнь у бойца не последняя? Она ему что — лишняя? Ее снова не наживешь. Я-то рубашку наживу. А вы… вы… бюрократы!

Молчание показалось ребятам долгим.

— Я вас прошу, я вас очень прошу, — сказал Сеня.

— Ну что ж, давай, чертушка! — сказала Карякина. — Может, эта рубашка кому-то счастье принесет.

25

Ребята молча шли вдоль высокого дощатого заплота приисковой конторы. На облетевших березах лепились одинокие пожухлые листья. Дима подбирал камешки и метил ими в стаи ворон, шумевших на верхушках оголенных лиственниц. Веня шел с независимым видом, заложив руки в карманы полушубка. Мальчики словно боялись заговорить друг с другом. В ушах еще звучали слова Чугунка: «А жизнь у бойца не последняя?»

Володя остановился у высокой березки. От единого ствола, разделившись в метре от земли, шли рядышком два ствола потоньше.

— Вот рогатку бы такую большую сделать из этого дерева… — начал фантазировать Веня. — Да-алеко можно было бы камень закинуть.

— Ну да, прямо в немцев пулять, — посмеивался Дима.

— Эх, ребята, — сказал Володя, — до чего хороший наш Чугунок! Последней рубашки не пожалел!

Веня словно ждал этих слов:

— Любовь Васильевна даже заплакала, так, — чуть-чуть.

— А ты видел, что ли, как слезы катились? — попытался оборвать Дима.

— Видел! А Тамаркин отец что сказал? Говорит: «Мы про тебя, Сеня, во все газеты пропишем и портрет напечатаем».

Володя посмотрел на Диму.

— Ты слышал?

— Не говорил он этого, — с досадой сказал Дима. — Это уж Свист сочинять начинает.

— «Сочинять»! А полушубков сколько там было навалено? Не меньше ста штук. А валенок, рукавиц, варежек?

— А таких, как твои, собачьи, что у нас припрятаны, не было?

— Думаешь, я пожалел бы отдать, — обиделся Веня. — Думаешь, да?

— Рукавицы-то не твои, а дяди Яши. Узнает, уж ремня достанется!

Кто-то за спиной мальчиков громко высморкался.

— Эгей, ребятня! — окликнул их звучный голос. — Что это вы меня поминаете?

С двустволкой в руках из пролома в заплоте выглядывал дядя Яша.

— Что это вы осередь дороги стали? В школе не наговорились?

Старик бросил из-под своей войлочной шляпы острый охотничий взгляд на смущенные лица мальчиков.

— А я недоумеваю, кто это тут шебаршится. Чуть не пальнул!

— Дядь Яша, это мы, значит, — затараторил Веня, — это мы, значит, про теплые вещи, которые бойцам… И я… про ваши рукавицы собачьи рассказываю — под них чуть ли не вагон потребуется. Можно их сдать?

— Ужо дома поговорим… Козу-то поил?

— Кажется, поил… Ну да, когда в школу пошел.

Дядя Яша выбрался через пролом на дорогу:

— «Кажется»! Эх, хозяин! Вот гляньте, какую добычу несу.

Старик приподнял бечеву с подвешенной дичью — пестрыми рябчиками, черными длиннохвостыми тетерками, даурскими бородатыми куропатками.

— Вот сколько подмахнул! Тех вон, пестреньких, в брусничнике, вон того косача с мохнатыми лапками — в ельнике, а куропаточек — на жнивье, у подсобного. Целая стайка была, хотели овражком от меня уйти, да не вышло. Ну вот, дрова есть, можно теперь и похлебку варить. — Глаза у дяди Яши были хитрые-хитрые.