Моя бульварная жизнь - [8]

Дело мы проиграли, но сумма ущерба, заявленная Иваненко, судом была значительно снижена. Мы с Сайкиной, выжатые, как чайная заварка, еле приползли в редакцию. Юрист Наташа очень обрадовалась, что придется платить совсем небольшие деньги. «Почему же нам не наняли хорошего адвоката, который мог бы нас защитить на суде более профессионально?» — жалобно провыла я. Наташа тут же ответила: «Гонорар хорошему адвокату гораздо больше, чем та сумма, которую мы проиграли».

Почему здесь так разбрасываются деньгами и так экономят на мелочах — моему уму это было непостижимо. Восемь месяцев ремонтировать этаж для новой газеты, выкладывать ламинат по эскизам художников, заказывать мебель по каталогам — и экономить на адвокате, который должен защищать честь газеты, честь издательского дома! Потом я еще не раз столкнусь с этой странной закономерностью, и думаю, падение популярности газеты пошло именно с этой неразумной траты и экономии денег. Но не моего ума это дело. Раб он на то и раб, что его никто ни о чем не спрашивает и уже меньше всего нуждаются в его советах!

Про писателя Полякова

Позвонил писатель Поляков.

— Слушай, давай встретимся, у меня беда — вся надежда на тебя.

Он примчался в этот же день, поцокал языком, оценивая роскошь моего кабинета. Сел на стул. Пригорюнился.

— Понимаешь, у меня дочка Алиска задурила. Связалась с какой-то компанией, там сигаретки-алкоголь, наркотики могут появиться. А у тебя здоровый коллектив, хорошая атмосфера — может, возьмешь ее на работу хоть курьером?

— Откуда ты знаешь про здоровую обстановку? — изумилась я.

— Да я тебя знаю, — усмехнулся Поляков.

С Юрой — с Юрием Михайловичем Поляковым, ныне известным русским писателем и главным редактором «Литературной газеты», можно сказать, живым классиком, я познакомилась много лет назад. Тогда он не был еще классиком, но уже написал «ЧП районного масштаба». Эта повесть буквально взорвала тихий омут комсомольского благополучия, стала настоящим бестселлером — хотя и этого слова тогда еще не знали. А мы случайно оказались с ним в одной делегации, которая летела в США по линии ЦК комсомола впервые после долгой холодной войны поднимать тяжелый железный занавес. Это было самое начало потепления советско-американских отношений. Мы с писателем Поляковым сидели рядом в самолете. Вместо того чтобы поспать — все-таки нам предстоял большой перелет и большая разница во времени — мы с ним смеялись и просто дико ржали, мешая спать другим. Нам делали замечания — а мы закатывались еще больше. Чего уж мы так веселились — теперь не вспомнить, но в Нью-Йорк прилетели, нахохотавшись, однако не выспавшись, поэтому весь следующий день ходили по городу, позевывая и потирая глаза. Вся поездка — а это две недели на автобусе по разным городам штатов — прошла под знаком Юры Полякова, поэтому ничего удивительного, что и по возвращении мы остались добрыми приятелями.

Всю дорогу он приставал ко мне с расспросами, нравится ли ему то, что он пишет.

Я, стараясь не обидеть, как бы задумывалась и выдавала, что лично мне — понимаешь, Юра, это чисто мой личный вкус! — не хватает — как бы это помягче выразиться — опыта любви. Совсем, нет любовных линий, сюжетов — одно производство, будь это комсомол или армия. Поляков, послушав, грустил:

— Да, ты, скорее всего, права. Я ведь женился сразу после школы, с одной женой живу всю жизнь… И даже не влюблялся ни разу так, чтобы башку сносило. Ну, были у меня увлечения… Только это совсем не то. Я понимаю, о чем ты говоришь.

— Я говорю об опыте нравственной боли, — уже свободнее объясняла я. — Без него немыслимо создать что-либо путное — ни в литературе в частности, ни в искусстве вообще.

Вот такие задушевные разговоры вели мы с ним, колеся по Америке. И накаркали.

Примерно через год Поляков приехал ко мне — и я его не узнала. Куда делся гладкий, сытый и немного ленивый Юрий Михайлович? Он был худ — плащ висел на нем тряпкой, давно не брит — рыжая щетина клочками торчала в разные стороны, глаза горели какой-то лихорадкой — я даже испугалась — не заболел ли?

Оказывается — влюбился. Да так, что жизнь стала не мила. Ушел из дома на съемную квартиру под плач своей вечной жены. Живет один, ничего не пишет и не знает, как быть дальше.

— Ну, ты тоже нашел советчика, — засмеялась я. — Я столько раз жизнь свою ломала и перекраивала, столько раз летела в пропасть, из которой, казалось, никогда не выберешься… Уж нет, уволь, я тут тебе точно не советчик.

— Что же делать? — жалобно спросил писатель Поляков.

— Ничего — это будет тебе опыт боли. Ты же хотел, чтобы в твоих произведениях, наконец, разными гранями заиграла любовная тема — вот и заиграет.

— Это потом, — скрипел зубами Юра, — сейчас-то мне что делать?

— Любишь — люби, все брось и держи любовь, пока сил хватит. А не любишь — оставь все, не ломай зря жизнь никому.

Что я могла ему сказать еще, кроме этих банальных слов?

Потом писатель Поляков благополучно вернулся под крыло верной и преданной жены — и правильно сделал. Роль героя-любовника совсем была ему не к лицу. Он все-таки личность государственного масштаба, у которого отношения с женщиной не могут быть на первом месте. В общем, эту мелодраму Поляков закончил обыденно и совсем не по-литературному — остался дома. Он снова заматерел, стал гладким и круглым, купил дом в Переделкино и начал выпускать книжку за книжкой — опыт боли все-таки ему пригодился.