Мой враг-дракон: Разоблачить и не влюбиться - [13]

Вот так взяла и затронула тему, которую при мне нельзя было затрагивать! Теперь я не знал, чего во мне больше — злости или удивления, что сестрица Каэма просит прощения у меня. Её кровного врага.

— Не нужно извинений, Ания, — мой голос прозвучал хрипло. Прочистил это демоново горло и продолжал дальше говорить. Лишь бы она по моей физиономии ничего не прочла. — У вас есть весомые основания ненавидеть меня и мой род. Лучше скажите, как ваше задание — выполнили?

Я не сомневался, что она всё сделала, как надо. Ания — настойчивая и упорная девчонка. Но хотелось бы знать детали.

— Слуги не виноваты, а ожерелье и кольца достойной Эйль-Хассы я нашла в ящичке. Дело закрыто, — Ания старалась говорить беззаботно, но я же видел, что ей не по себе.

— Тогда отчего вы такая печальная? Может, я помогу? Мы ведь всё-таки не только враги, но и напарники, — изобразил улыбку.

Ания долго колебалась. В конце концов, рассказала мне, что решила выкупить у Эйль-Хассы слуг, но на одну служанку не хватило пузырьков с зельями. Я слушал и дивился всё больше.

— Ания, зачем вам это нужно?

Она уставилась на меня своими коричневыми глазищами.

— Рик, вы не понимаете? Они страдают у неё на службе! Я не могу просто так мимо пройти! Хотя… как вы поймёте, вы же Ассту, — она скривила личико, отвернулась и шагнула прочь. Я поймал её за прохладные пальцы:

— Погодите.

Ания выдернула руку и отпрянула так резко, что едва не поскользнулась на ступеньках.

— Вы сказали, что Эйль-Хассе нравится магия из чужого альга. Так может, ей понравится моя? У нас, Грайзерис, есть артефакты, которые могут превращаться в какие-то определённые предметы или во что угодно. Что там любит Хасса? Драгоценности? Отлично, у меня есть один артефакт, который будет превращаться для неё в любую драгоценность, — я говорил торопливо, стараясь убедить девушку. — А потом вы будете должны мне услугу. Идёт? Не бойтесь, ничего страшного я не потребую.

Думал прибавить с ухмылкой: «Пусть я и Ассту», но благоразумно решил этого не делать.

— Услугу? — Ания подумала, потопталась на ступеньке, легонько вздохнула. От мороза у неё покраснели щёки, от резких движений растрепались волосы. Она была такой хорошенькой, что я даже глаза отвёл. Не моя и моей не станет — чего смотреть-то?

— Ну… хорошо. Будь по-вашему, Рик.

Пока я доставал из своей комнаты нужный артефакт, засветился переговорщик, лежавший за пазухой — белые прожилки на синем камне стали красными. Наставник собирался поговорить, но мне было не до этого.

— Потом, — буркнул я переговорщику и с артефактом в руке выскочил из комнаты. Ания и её стражники ждали меня в коридоре.

— Красивый, — с уважением произнесла Ания, разглядывая артефакт. Ну да, хорошая побрякушка в виде жемчужной броши, а могла ещё в кучу всего превратиться.

— А зачем вы её с собой привезли? Не могли же знать, что пригодится?

Я хмыкнул — квизари есть квизари, дотошная, — и ответил:

— На всякий случай. Думал, вдруг подарю такой же красивой девушке.

Щёки Ании отчего-то опять заалели, хотя в коридоре точно не было никакого мороза.

— О, вот как… Ладно, — и забрала у меня брошь из рук. Потом мы ещё немного поговорили, прошлись по коридору. Кажется, девчонка немного оттаяла — думаю, толчком послужило то, что она чувствовала себя виноватой передо мной. А потом ещё и моя помощь.

Но прежде чем уйти, Ания напомнила мне о прошлом. Посмотрела в глаза испытующим взглядом и неловко проговорила:

— Мне любопытно… вы там, в библиотеке, заявили, что я не похожа на брата. Когда вы с ним встречались и где?

…Передо мной встала, как наяву, тронная зала. Я снова стоял там и держал мать за руку, а она — всегда спокойная и сдержанная Эйрин из рода Гис — была в панике. Потому что моего отца судили наравне с его братьями, и ей тоже грозил год заключения в Ирлигарде, хоть она и не была Ассту.

Целый год, а отцу — и того больше.

У меня не было права ничего говорить, не было права заступаться за родителей. Мать притащила меня и двоюродных братьев — совсем маленьких, пять и шесть лет, — чтобы смягчить приговор отцу. Мол, он как дядя должен смотреть за племянниками, и как отец — за единственным сыном.

И альгахри — Иэрэм — дрогнул бы. Если б рядом с ним не стоял высокий, плечистый, весь в чёрном, с чёрными же зализанными назад волосами, с бледной, как сама смерть, физиономией Ирр-Каэм.

— Все взрослые Ассту должны быть наказаны, — разнёсся его голос по зале. — Мне был дан решающий голос в этом деле, и вот моё решение: никакого снисхождения! Ни к одному! Они не были милосердны к моему роду. Я настаиваю на том, чтобы Ассту получили то, что им причитается.

Его увесистые кулаки были сжаты, словно чёрный дракон собирался размозжить чью-то голову. И такими кулачищами он смог бы, я не сомневался.

Я видел, как отец — мягкий, добрый, жалкий — пытается что-то возражать. Слышал, как мать тихо плачет. Она никогда при мне не плакала! Я пытался что-то сказать, хотя мне не было положено. Заступиться за отца, за нашу маленькую семью, которая всегда держалась особняком от остального рода Ассту. Но меня никто не слушал.

А когда вынесли приговор — отцу пятнадцать лет заточения в Ирлигарде, матери один, — я смотрел не на родителей, а на Каэма.