Мой властелин - [14]

— Джудит, — прошептала Дебора. Она наклонилась, сделав вид, будто целиком, поглощена стиркой. — С тобой все в порядке?

— Стараюсь выжить.

Светлые волосы Джудит были причесаны, но потемнели от грязи. Она была бледной, на руках и лице — царапины и синяки.

— Волчица, которая не отпускает меня ни на шаг, щипается и царапается — это единственное, что мне приходится терпеть.

— Нет, не смотри на меня, — шепотом предостерегла ее Дебора, когда кузина хотела к ней повернуться.

— Сделай вид, будто ты что-то уронила, и мы снова сможем наклониться.

— А как ты? — прошептала Джудит. — Однажды вечером я видела, как тот высокий команчи тащил тебя из лагеря.

— Он не обидел меня. Не так… как мог бы. Он пытается со мной говорить, но язык у него грубый, и это меня пугает.

— Он выглядит таким жестоким, что я боюсь даже смотреть на него, — пробормотала Джудит, содрогнувшись.

— Не такой уж жестокий, — возразила Дебора, и ей стало смешно. Уж не защищает ли она его? Удивленный взгляд Джудит заставил ее покраснеть и попытаться объяснить свои слова. — Он бывает даже добр, как ни странно.

— Я думала, что ты ему понравилась. Просто я видела, как пристально он на тебя смотрит.

Дебора откинула прядь волос и взглянула на кузину. Джудит выглядела такой озабоченной и озадаченной, что она рассмеялась.

— Понятия не имею, что у него на уме. Но пока он еще ни разу меня не обидел.

Она сдвинула брови.

— Иногда, просыпаясь, я нахожу подарки. Например, гребень. Мокасины, когда мои туфли развалились, две атласные ленты для волос. Я знаю, что это он их принес, больше некому. И понимаю, что он чего-то ждет.

— Нам нужно бежать, прежде чем с тобой что-нибудь случится, — сказала Джудит, с опаской озираясь.

— Пока что нам везет.

— Давай попытаемся снова встретиться. Ты сможешь подойти ко мне завтра утром на реке?

— Постараюсь, но нам нужно быть осторожными. Если кто-нибудь заметит, что мы разговариваем, за нами станут следить.

Быстро и тихо попрощавшись, кузины разошлись. Случайный наблюдатель не обратил бы на них никакого внимания.

Но для мужчины, стоявшего на вершине холма, это явилось предостережением.

Подсолнух уставилась на носки своих мокасин, надув губы. Затем укоризненно посмотрела на брата:

— Но почему я не могу попрактиковаться с ней в английском? В этом нет ничего предосудительного.

— Я этого не хочу.

— Но тогда все было бы проще.

— Проще — не всегда лучше.

Ястреб едва сдерживал раздражение. Обычно он был очень терпелив по отношению к младшей сестре. Но сейчас ему хотелось ее ударить.

— Не перечь мне, — предупредил он, когда девочка с тяжелым вздохом отвернулась от него.

— А я и не перечу.

— Она тебе нравится.

Подсолнух кивнула:

— Наа.

Она никак не могла найти подходящее слово.

— Она — kesosooru — очень кроткая. Не кричит, не плачет, не жалуется, как остальные. Она другая.

— Да. Она другая. И не осложняй ей жизнь. Я не обижал ее.

Подсолнух вдруг лукаво взглянула на него:

— Но ты хочешь, чтобы она ходила в твоей одежде.

— Молодая девушка не должна говорить такие вещи. Мне что, рассказать об этом твоей бабушке и попросить, чтобы она выпорола тебя? — зарычал Ястреб.

Подсолнух рассмеялась, в ее темных влажных глазах заплясали озорные искорки.

— Сначала ей придется меня поймать.

— Я поймаю тебя для нее.

— Ты этого не сделаешь, — неуверенно произнесла Подсолнух.

— Хочешь убедиться?

Она помотала головой, и на ее хорошеньком лице появилось разочарование.

— Я так не думаю. Ты выглядишь очень разгоряченным, когда говоришь о Eka-paapi.

Ястреб уставился на нее. Eka-paapi. Красная голова. Это имя ей соответствовало, но он не стал бы давать ей имя команчи. Это нечто слишком, личное, слишком постоянное. От раздражения его голос стал более резким, чем обычно, и Подсолнух отступила, когда он заговорил:

— Возвращайся в мой типи и оставайся с ней. Не своди с нее глаз. И не вздумай отпустить, иначе плохо тебе придется.

Подсолнух помолчала.

— Почему ты такой злой? Думаешь, она хочет сбежать от тебя?

— Ты слишком мала, чтобы рассуждать о таких вещах, — сурово ответил Ястреб и увидел обиду в глазах сестры.

Однако он не стал ее утешать. Пусть знает, что он очень рассердится, если Дебора сбежит из деревни. От этого она будет вдвое бдительнее.

Ястреб наблюдал, как Подсолнух шла по направлению к его типи. Жители деревни привыкли к его странностям. Он не жил с отцом, сестрой и старой матерью покойной жены отца, у него всегда был собственный дом.

Он любил уединение. Но с тех пор, как в лагере появилась Дебора, он проводил ночи в доме отца или снаружи, лежа под звездами на шкурах.

Если бы он ночевал в собственном типи, он не смог бы сдержать своих чувств, а ему было необходимо доказать самому себе, что он может без нее обойтись. Он невольно улыбнулся. Вот до чего дошло дело! Из-за женщины он изменил своим привычкам. Однако Дебора ничего не знала. Она была бы потрясена, если бы кто-нибудь сказал ей об этом.

Дебора — болезнь, сказал себе Ястреб, и он излечится. Возьмет себя в руки. Он нравится многим женщинам в лагере.

Подсолнух бросила Деборе корзину.

— Kima.

Дебора поняла, что ей нужно идти. Она кивнула, сунула ноги в мягкие мокасины из оленьей кожи, которые получила в подарок. Ястреб принес их и сунул ей в руки, не проронив ни слова. Подсолнух захихикала, давая ей понять, что тут дело не только в заботе о ее ногах. Это давало пищу для размышлений.