Мой век - [17]

Весь вечер мы убирались. Лида мыла окна. Квартира располагалась на 6 этаже, Лида вставала на подоконник и высовывалась на улицу. Мне было страшно за нее, и я все время хватала ее за юбку и за ноги, чтобы придержать. Лида была нервная и, как обычно, кричала на меня: «Отстань от меня — иди убирайся сама!» Квартира была просторная, с большой кухней и ванной, но мы потрудились хорошо: вымыли кафель, натерли паркет. Убирались мы до поздней ночи, а вечером я пошла в пионерскую комнату.

Утром Лида в школу не пришла. Я не удивилась, поскольку в последнее время это часто с ней случалось. А на третьем уроке меня неожиданно вызывают к директору: «Геда, ты когда видела Лиду?» — «Вчера, мы убирались у нее дома». — «Лида застрелилась».

Утром тетка приехала домой, а дверь закрыта. Она стала стучать. Стучала, стучала — и тут раздался выстрел. Когда взломали дверь, увидели, что Лида застрелилась из охотничьего ружья Анисима Антоновича.

Я рассказала директору все, что знала. А знала я очень мало — Лида никогда со мной не делилась, считала, что я далека от всех этих вещей. Директор сказал: «Пойдешь в морг, опознаешь тело. Если будут спрашивать, рассказывай все». Я пошла в морг. Большая просторная комната, стоят кровати без спинок, накрытые белыми простынями. Служитель откинул одну простыню, и я увидела Лиду — красивую, спокойную, с прекрасными заплетенными волосами. Я стояла над ней и не верила, что она мертвая. Я даже потрогала руку — холодная.

Потом было следствие, нашли Лидин дневник. Оказалось, что у нее были дружки из моряков. Говорили потом, что это была любовная трагедия. Может, она в положении была и тетку боялась? Мне она этого не говорила. Следователь и меня допрашивал, но я ничего полезного сказать не смогла.

Прошла пара месяцев. Я окончила восьмой класс, начались каникулы. Старший пионервожатый Толя Каблуков, который пустил меня жить в пионерскую комнату, оформил меня пионервожатой первого младшего отряда. Собирали летний лагерь. Мы ехали в Бологое — там в нескольких километрах от станции в бывшем помещичьем имении оборудовали лагерь. До приезда детей мы, старшие пионеры и комсомольцы, ездили туда убирать комнаты, готовить место для линейки, кухню, место для костра в лесу. Все делали очень добросовестно — это было для всех в порядке вещей.

Однажды я возвращалась по Литовскому проспекту в пионерскую комнату, нагруженная инвентарем для своего отряда — сачками, ракетками, мячами, сетками, — и вдруг навстречу мне идет Анисим Антонович с тетей. Я замерла. Дядя подбежал ко мне, поднял меня на руки вместе с моим грузом, прижал к себе, как бывало в Боровом. «Гедочка, Гедочка!» Ах, дорогой, дорогой человек!.. Тетя его заторопила, взяла за руку и утащила от меня. Больше я Анисима Антоновича не видела.

В тот раз его выпустили и дали новое назначение — на этот раз в Тбилиси. А там вскоре арестовали и расстреляли.

Позже, когда я стала что-то понимать, я много думала: почему, почему такое случилось именно с ним? Машинист паровоза, организовал полк в 18-м году, воевал за красных всю гражданскую войну, восстановил железную дорогу сначала в Средней Азии, а затем в Сибири. Человек, преданный революции, почитавший Сталина. А может быть, дело в портрете Троцкого, который висел у нас в Омске? Или в дружбе с Кировым? Сегодня, думаю, не осталось уже ни одного человека, который знает ответы на эти вопросы. Да и никто кроме меня об этом не задумывается.

А с теткой я повстречалась. Это было через много лет, но еще до войны. Я жила с Марком, мужем, в Москве, а она приехала к нам в гости. Тетка тут же залезла в шкаф и стала перебирать мою одежду: я, мол, неблагодарная, вот мое пальто висит, а у нее такого нет… Мне было больно и стыдно на нее глядеть.

После войны Марк как-то пошел покупать билеты в офицерскую кассу, а потом вернулся сам не свой. Я спрашиваю: «Что случилось?» А он рассказал, что стоял в очереди в кассу, и тут подбежала какая-то сумасшедшая растрепанная женщина, стала хватать его за руки, кричать на него, что так с родственниками не обращаются. Это была тетя Вера. Марку стало стыдно перед окружающими, и он постарался побыстрее уйти.

Часть V

Еду в Москву

Я отработала пионервожатой две смены. Что мне было делать в Ленинграде? Я знала, что дядя и тетя съехали с квартиры, Лида лежала в могиле, друзьями я не обзавелась. Ничего здесь меня уже не согревало. Кроме, пожалуй, старшего пионервожатого Толи Каблукова, который заботился обо мне, и нескольких старших ребят, молчаливо мне сочувствовавших. Бесперспективность жизни в Ленинграде была очевидна. Настало время ехать в Москву.

Полгода после того, как я ушла от тети, я откладывала деньги на билет до Москвы. Больше всего удалось заработать летом в пионерском лагере. Заработок я складывала в ящик тумбочки в пионерской комнате, в которой ночевала. И вот я решила ехать на вокзал покупать билеты. Залезла в тумбочку — а денег нет. Кто их взял? Не знаю. Что мне теперь делать, я совсем не понимала.

В пионерской комнате было людно — пришло много детей, стали что-то праздновать, все радуются, смеются, а я понуро сижу в углу и не знаю, как быть. Я была стеснительная и никому сказать про пропажу не могла. Ко мне подошел незнакомый мальчик и спросил, почему я такая грустная. И я ему рассказала. Он говорит: «Ничего, у меня есть деньги — мне как раз родители дали, а мне они не нужны». И он уговорил меня эти деньги взять.