Мой Ванька. Том первый - [70]
Ванька послушно ложится рядом, и я поворачиваюсь к нему. Внимательно смотрю в Ванькины глаза.
– Родной мой, – шепчу я, стараясь не отпустить взгляда. – Спи, мой родной… Всё будет хорошо теперь. Спи спокойно. Спи, ну пожалуйста…
Ванькины глаза медленно закрываются. Вот и прекрасно! Получилось! Пусть отдохнёт.
А теперь можно заняться собой. Как это Кох там говорил… Песчаный пляж… Яркое солнце… Я лежу, и его энергия так и вливается в меня… Всё больше… Больше… Ох-х… Спать хочется…
Вытолкал Ваньку на работу.
Ну конечно, не вытолкал, я ведь лежу, а жёстко послал туда. Я понимаю, что у него неприятностей не будет, потому что через Юрия Степановича он сам передал своему начальнику про причину своего отсутствия. Да и дома Ванька много чего для работы делал.
Слабость обалденная! Всё тело ватное, а когда надо встать, то делаю это с большим трудом. Вот – лежу, накачиваю себя энергией и думаю. Ванька поехал на работу на моей машине. После того как он сам, один, без меня, привёз сюда Илью Анатольевича, у него появилась уверенность в себе. Возможно, это и хорошо, главное, чтобы не было самоуверенности. Да и вообще, не зря же он права получал!
Понимаю Ваньку, который во время болезни лежал и думал. Это так здорово, когда никуда не нужно торопиться. Мысли текут спокойно, без спешки…
Ванька… Как он испугался, бедняга, когда мне поплохело. На него было жалко смотреть. Испугался, что я его покину и… перейду в лучший из миров. Испугался, что останется один. Смешной…
Ведь в действительности, когда мы оплакиваем ушедших от нас дорогих нам людей, мы на самом деле оплакиваем не их, а самих себя. Нам жалко себя. Мы не думаем о том, что дорогим нам людям в том самом лучшем из миров будет наверняка лучше, чем в нашем неспокойном здешнем, наполненном превратностями судьбы, которые далеко не всегда положительны. Тогда, в первый момент, мы теряемся и не знаем, как нам жить без этих дорогих людей. То есть мы фактически оплакиваем своё внезапно наступившее сиротство. Это потому, что любой человек по сути своей – эгоист, в большей или меньшей мере. Так и Ванька… А как я могу его бросить? Как я могу бросить этого дорогого мне человека, моего брата, за жизнь и судьбу которого я принял на себя ответственность ещё тогда, давно, когда он действительно осиротел.
Ванька… Братишка мой… За эти годы я прикипел к нему, можно сказать… Спим мы с ним вместе, тесно прижавшись друг к другу. Нам достаточно обнимать друг друга во сне и чувствовать, что мы вместе. И я уже привык к этому «вместе»!
Если представить, что Ванька вдруг полюбит и женится? Женившись, он не сможет быть со мной. Тогда этого «вместе» уже не будет. Гм… Вот он, мой эгоизм… Хотя я знаю, что должен сделать для этого всё.
А я и Даша? По сути, наши с ней отношения явились одной из причин изменения и меня, и Ваньки. И он это не только признаёт, но даже поощряет. Слава богу! Он стал другим, нормальным. Это же прекрасно!
Я очень люблю своего братишку и понимаю, и без него я – уже не я! У нас – и это теперь абсолютно точно – совсем другой уровень отношений.
Щёлкает замок входной двери. Появляется Ванька.
– Что-то ты рано, – подаю я голос с тахты.
– А меня отпустили, Пришлось, правда, с собой взять ещё кое-какую работу, – оправдывается он. – Ну как ты?
– Слабость только… Если честно, только до сортира и обратно. На большее сил пока не хватает.
– Я тебе покажу – большее! – Ванька шутливо грозит мне кулаком. – Теперь ты у меня в руках. Понял? Теперь я командую.
– Командуй…
– Ну, сейчас я тебя кормить буду, а то, небось, уже проголодался.
Забавно так! Ванька освоился с ролью сиделки и, видимо, страшно этим гордится.
– Вань… Ванюха!
– Чего, Саш? – отзывается он из кухни.
– Слушай, давай я пообедаю с тобой на кухне?
– Ещё чего!
– Ну Ванюха… Я серьёзно…
– И я серьёзно.
– Ну тогда я сам пойду! Упаду – придётся тебе меня поднимать, – угрожаю я.
– Сашка… Ну прекрати!
Но уже поздно. Сажусь на тахте и начинаю вставать. Ноги, конечно, слушаются плохо, но если не торопиться…
Однако сил действительно нет. Ноги разъезжаются. В результате сползаю по стене коридора вниз, почти на пол.
– Ну что? Доигрался? – прокурорским тоном спрашивает Ванька сверху.
– Похоже на то…
– Давай подниматься, – Ванька приседает и суёт мне руки под мышки.
Общими усилиями встаём и, медленно перебирая ногами, двигаемся к тахте. Тут он меня усаживает.
– Саш… Ну, зачем это надо было делать? Ну ответь!
– Ну виноват, дяденька…
– Виноват… Сиди уж! Я тебе вместо стола табуретку подставлю.
– Наклонись… – прошу я.
Он наклоняется, и я обнимаю его за шею.
– Спасибо тебе, Ванюха. Мне так приятна твоя забота, – признаюсь я.
– То ли ещё будет! – он польщённо улыбается.
Пацан… Это я любя.
Ванька сидит и работает. Я, лёжа на тахте, наблюдаю. Судя по всему, работает он очень увлечённо. Молодец!
Глаза слипаются… В сон тянет. Значит, так и нужно. Буду спать.
Просыпаюсь. Ванька по-прежнему сидит и работает.
Сколько я спал? Два часа. Черт возьми! Сегодня я должен был поехать к Даше и Серёжке. Съездил… А деньги-то им нужны.
– Вань…
– Что, Саш? – поворачивается он ко мне.
– Слушай… Мог бы ты съездить к моим?
Оказывается, что в жизни ни наличие серьезного достатка, ни наличие высокого мастерства в профессии не может дать человеку подлинного счастья, если ко всему этому не добавляется теплота взаимоотношений с окружающими людьми, ощущение рядом с собой надёжного плеча и понимающих глаз. Как же порой нам всем не хватает именно теплоты, надёжности и понимания! Поэтому автору захотелось написать добрую книгу о хороших и поначалу не очень счастливых людях, которым все же удалось не только встретиться, но и по-настоящему найти друг друга.В общем, давайте вместе помечтаем о такой жизни, в которой всё сходится и все счастливы.
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.