Мой старший брат Иешуа - [68]

Изредка мы находили среди тех, кто предлагал себя для боя, будущих начальников и командиров. Их Иоханан отправлял в Назир-рат, место на склоне горы Нэцр, издавна облюбованное назирами для своего служения. Подобно ласточкиным гнездам, к крутому склону лепились сложенные из дикого камня или слепленные из глины лачуги, дававшие жалкий приют от пронизывающего ветра по ночам и от обжигающего солнца днем; в некоторых лачугах имелись очаги и даже котлы, но за хворостом следовало спускаться к подножию горы. Ручей по изломанному кремнистому руслу протекал сквозь это селение, иногда разливаясь от дождей или обильной росы, а чаще пересыхая. Но звезды, которые висели по ночам на расстоянии всего лишь вытянутой руки, вселяли в сердца такую благодать, такой восторг перед трудами Предвечного, что молитвы сами рвались из уст и возносились к небесам…

Я не знаю, почему настоящие назиры оставили это место; думаю, оно просто стало для них слишком обжитым и обыденным. У подножия горы раскинулась деревня, она росла; слышно было, как кричат ослы. Чуть поодаль солдаты Антипы возвели военный лагерь и упражнялись там в построениях и битвах. Дорога, проходящая мимо, делалась все более и более оживленной.

Для наших же целей лучшего места было и не найти.

С будущими командирами занимался самаритянин Филон, служивший прежде в гвардии Ирода под командованием Валерия Грата, а в бытность Грата префектом Иудеи и Самарии угодивший в разбойники. Случилось это из-за того, что Филон решил потребовать возмещения недоплаченных — как он считал — денег за службу хотя бы натурой, скажем, земельным участком. Грат, под старость сделавшийся несдержанным, углядел в прошении бывшего гвардейца нескромность и стяжательство и повернул дело так, что Филон лишился и того жалкого, что имел: домика, пахотной полосы и нескольких волов. Наверное, и не сам Грат эту несправедливость сотворил, а кто-то из мелких подручных, но какая разница? — Филон забил волов, поджег домик и ушел в Галилею. Там он собрал небольшую шайку — пять-семь человек в разные времена — и занялся промыслом мытарей: в обоих смыслах, если так можно выразиться. Он промышлял мытарей, но делал это их же способом, то есть обкладывал данью. Неоднократно его пытались убить в складчину и сами мытари, и откупщики, нанимая с этой целью других разбойников, но куда там — Филон неизменно выходил победителем из схваток, отправляя потом заказчикам носы и уши несостоявшихся убийц. За это его в шутку звали Юдифью.

Здесь мне следует заметить, что юмор гвардейцев Ирода был очень своеобразный. Они подхватывали все, в том числе самые нелепые или оскорбительные, слухи о себе и раздували их до гомерических размеров, до полного абсурда. Так, например, за гвардией всегда водили небольшое стадо жертвенных овец, ухоженных и украшенных лентами; гвардейцы же хором утверждали, что овцы эти служат им в качестве блудниц, и рассказывали множество небылиц на эту тему, покупая на базаре очередную ленточку или бубенчик; точно так же, подхватив и развив слух о том, что в гвардии согласно традициям, заложенным еще Александром Великим, положено придерживаться содо-митских отношений между начальниками и подчиненными, они называли друг друга «девочками», носили женские плащи и имена и подводили глаза сурьмой, а губы кармином. Но беда тому, кто принимал все это всерьез и пытался склонить гвардейца к противоестественной связи — в лучшем случае он просто лишался гениталий…

Через руки Филона-Юдифи прошло около пятидесяти наших командиров, в том числе такие, как Яаков бар-Альф, грек Фемистокл из Тивериады, осужденный на каменоломни, но бежавший из-под стражи, Шимон по прозвищу Зелот, данному ему за неистовство, Иегуда бар-Яа-ков по прозвищу Таддий, что значит «похвала» — он, насколько я знаю, будет последним из наших, кто падет от меча, и произойдет это лет примерно через пятнадцать, на берегах Иордана, в бою с конницей прокуратора Фада, — Ефраим из Каны, Ицхак бар-Раббуни, Абдиэль Галаадец, самый молодой из начальников и единственный из них убитый в первом походе… Я помню их всех, не столько по лицам, сколько по голосам и походкам, и даже узнала бы сейчас, подойди кто-то из них ко мне по каменным плитам; другое дело, что уже давно некому подойти.

Было еще одно место подготовки командиров: в Хула-те, за озером Мером, в старой полуразрушенной финикийской крепости на скалах. И должно было быть и третье, в горах неподалеку от Гишалы, но устроить его как следует не успели.

Самое трудное было тогда — удержать их всех на месте, не пустить в бой порознь или малыми группками. Иохана-ну это удалось.

Глава 21

Я хорошо помню тог день, когда Иешуа объявил о себе миру. Это случилось в самый канун праздника Кущей, в год эры Маккаби сто семьдесят первый, от начала правления же Ирода Антипы — тридцать третий. По всей стране, словно первый порыв ветра по пустыне, предвестник бури, пронеслась весть: грядет царь! Это передавали из уст в уста, об этом кричали на углах, и стражники отворачивались, а люди ликовали.

Само объявление состоялось в Птолемаисе, в одной из вилл, принадлежащих Филарету, дяде Марии. Собрались знатные люди финикийских городов, сам Филарет, алабар-хи — то есть главы еврейских общин — Сидона, Тира и Дамаска, купцы и судовладельцы, а среди них — тайные представители царя Коммагены, царя Понта и Киликии, царя Халкиды, царя Итурии и, кажется, царя Малой Армении; наверняка я кого-то не упомянула, поскольку мало кто из них назывался своим именем. Были здесь и финикийские священнослужители, поскольку предвидели свой немалый интерес.