Мой русский любовник - [68]

А я не старался или старался, да плохо. Я любил ее. По-настоящему любил, но никогда ей о своей любви не говорил. Однако очень надеюсь, что она догадывалась. А впрочем, могла и не знать — ну сами посудите, что думать о таком типе, как я, который исчезает из дома на две недели, а потом появляется с налитыми кровью глазами. «Любимый, давай я сварю тебе кофе», — говорила она, встречая меня у порога, а ведь должна была гнать поганой метлой. Случались у меня и женщины. Одна даже приперлась к ней. Она ей сказала: «Когда мой муж захочет со мной расстаться, он скажет мне об этом сам». И точка. Мне словом не обмолвилась об этом визите. Такой она была, моя Маша.

Ох, Юлия, признаюсь, я уже пьян в лоскуты. Но несмотря на это, хочу сказать тебе, как я сильно тебя люблю. И уважаю. Приятно сознавать, что есть такой человек, как ты. На этом долбаном свете. А я, что я… развалюха — и все. Мой дружбан Слэйт часто бранит меня за мой пессимизм, не чураясь при этом крепких выражений. Одно из них по-русски звучит не очень вульгарно: «Плохому танцору и яйца мешают». Я и есть плохой танцор, Юлия. И все же не поминай меня лихом, думай обо мне иногда.

Джордж

Вскоре он, наверное, узнает, что у нас с Сашей все-таки ничего не вышло. Не получилось, хотя они оба изо всех сил старались меня убедить в том, что я — настоящая женщина. Но это старая истина: если надо в чем-то убеждать, то… Мы столько усилий прилагали, чтобы гармонизировать нашу совместную жизнь, так старались, как хотел того Джордж, и не вышло… Да и могло ли получиться? Наверное, все же могло, какая-то частичка меня уже начинала в это верить.

Кем для меня стал этот человек, я осознала после одного маленького происшествия. Александр открывал банку с консервами и поранился. Увидев кровь, я испытала вдруг сильную боль.

— Чего ты так перепугалась? — спросил он. — Это же ерунда, ну порезался, подумаешь.

И засунул палец в рот, чтоб остановить кровь. А я все не сводила с него глаз, сама потрясенная своей реакцией и, по-моему, все еще испуганная. Дистанция между мной и другим человеком вдруг так уменьшилась, что я чуяла, как он дышит… Прежде я никогда не сближалась настолько с другим человеком, как научилась когда-то не сближаться со своей матерью из боязни, что она от меня отодвинется, попятится назад.

— Не дотрагивайся до меня, — говорила она, — не люблю, когда ко мне прикасаются…

Подкинула один раз меня над головой, а потом я сразу оказалась на земле, а она собралась уйти. Когда я цеплялась за нее, она в раздражении бросила:

— Не дотрагивайся до меня, не люблю, когда ко мне прикасаются…

А все-таки мы пошли на фильм «Утомленные солнцем», сразу после возвращения из Нормандии. Сидели на самом последнем ряду, Александр чуть-чуть сполз с кресла, пытаясь пристроить поудобнее свои длинные ноги в тесном промежутке между рядами. Обнял меня одной рукой, а я положила ему голову на плечо. Вот так я теперь смотрела кино. Фильм Михалкова был прекрасный, актеры замечательные. А Саша не увидел этого. Когда мы вышли из кинотеатра, он зло, раздраженным тоном пытался мне доказать, что режиссер сделал фильм-обманку. Можно подумать, что до этих событий в Советах царила тишь да гладь и божья благодать и что атмосфера начала портиться только в тридцатые годы.

— Художник не обязан рассказывать нам, что было перед этим. Он показал нам, что творилось в тот момент. Это его право.

— Ну да! Точно! Право большевика — пожалеть другого большевика. О том и речь. Об этом весь фильм. С ним носятся как с писаной торбой.

Я остановилась посреди тротуара:

— Не хочу этого слышать от тебя!

— А вы никогда не хотите. Из-за таких, как вы, Запад до сих пор не дал моральной оценки преступлениям коммунистов. Зато сподобился вручить «Оскара» Михалкову.

— И этот «Оскар» значит больше, чем все заявления, вместе взятые.

— Михалковское, с позволения сказать, произведение направлено против старой русской интеллигенции!

Я резко развернулась и быстрым шагом пошла вперед, но спустя минуту-другую сбавила темп. Я думала, Саша нагонит меня, но не тут-то было. Доплелась домой я одна. Прошло несколько часов, прежде чем раздался телефонный звонок. Саша предупредил меня, что вернется домой, скорее всего, поздно.

— Или вообще не вернешься, — бросила я ему в сердцах.

— Может быть, и вообще.

Ощущение пустоты… мне это знакомо…

Внизу было очень тихо. Я подумала, что мама плотно прикрыла дверь в кухню, поэтому не слышно, как она там возится. Я была немного голодна, и мне очень хотелось пить. Давеча вечером за ужином, засмотревшись, я пролила чай на скатерть, что сильно рассердило дедушку. Он отправил меня наверх еще до конца ужина. А засмотрелась я на рукав платья матери, из-под которого виднелся сизый, грубый рубец шрама — след от пореза осколком стекла. Я была уже на пороге кухни, когда мать сказала тихим голосом:

— Пусть доужинает с нами…

Моя ладонь замерла на ручке двери, но дедушка не проронил ни слова. Я обернулась и посмотрела на них. Он сидел, выпрямившись, во главе стола, она — опустив глаза в тарелку. Я видела ее ссутуленную спину; на матери была безрукавка на бараньем меху, застегнутая глухо под горлом, а на ворот падали пряди кроваво-рыжих волос. Живой я ее видела в последний раз.